"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

будущим лидером ГДР Вальтером Ульбрихтом, содержала весьма уклончивую оценку позиции обвиняемой:

«Хотя она и не выступала за группу Неймана, но и вместе с тем не боролась против этой группы...» Но затем

позитив все-таки перевешивал: «Роберта Гроппер осознала свою политическую ошибку. Нет оснований

считать, что после 1932 г. она имела отношение к группе Неймана».

Нетрудно себе представить, какой переполох вызвала в областном управлении НКВД справка, присланная из

Коминтерна. Она, по сути дела, разрушала и без того зыбкое обвинение в антисоветской деятельности.

Почти через год, в ноябре 1940 г., на ней появилась виза начальника отделения, курировавшего ход следствия

по шпионским делам — «справка приобщению к следственному делу не подлежит». Вопрос о личной вине

обвиняемой не играл в данном случае никакой роли — речь шла о непогрешимости органов

госбезопасности, продолжавших считать себя «щитом и мечом пролетарской революции».

Подошла к концу и эпоха «пакта о ненападении» с нацистской Германией, а Роберта Гроппер все еще

оставалась в Бутырке. В марте 1941 г. она писала главе недавно созданного Наркомата госбезопасности

СССР Меркулову: «Следствие по моему делу было вторично закончено 13 декабря 1938 г. Двадцать месяцев

меня не вызывали, а 16 сентября 1940 г. мне сообщили, что я снова числюсь за следственной частью... Мое

положение здесь в тюрьме тяжелее положения других заключенных. Русские арестованные имеют

возможность получать сведения о своих семьях и передачи от них. Я немецкая подданная. Здесь, в

Советском Союзе, у меня нет ни одного близкого человека. Моя старая мать и моя дочь находятся в

Германии. Несмотря на мои неоднократные просьбы, мне ни разу не дали никаких сведений о моей семье. В

течение четырех лет я умерла для моей семьи. Меня мучает неизвестность о судьбе моей старой матери и

моей дочери, которая серьезно больна туберкулезом. Я близка к отчаянию. Каждый человек может

переносить несчастья, выпавшие на его долю — но лишь до известной границы. На границе этих челове-

ческих сил я нахожусь сейчас».

Документы не дают нам прямых указаний на то, кто и что помогло героине нашего очерка выбраться из

застенков Лубянки. Наверное, карательная система просто устала от бессмысленных усилий, а прямых

указаний на завершение дела в обычном для себя ключе — «нет

244

человека, нет проблемы» — она так и не получила. «Капля и камень точит», и в данном случае эта поговорка

полностью подтвердилась.

Роберте Гроппер невероятно повезло, если можно считать везением то, что она оказалась на свободе после

почти четырех лет заключения. Еще десять дней — и в условиях военного времени для нее, как для немки, без труда нашлась бы подходящая статья Уголовного кодекса. Но пока еще Советский Союз и Германия

находились в условиях хрупкого мира, и первое, что услышала Гроппер по радио, оказавшись на свободе, было заявление ТАСС о том, что домыслы о конфронтации двух держав не имеют под собой никаких

оснований.

После своего освобождения она первым делом отправилась к руководителям немецкой секции ИККИ — и те

оказались перед настоящей головоломкой, которая была порождена системой «большевистской

бдительности». Членство Роберты Гроппер в КПГ, как и любого другого политэмигранта, арестованного

органами НКВД, было приостановлено. Если случалось невероятное, и немецкого эмигранта освобождали

на этапе следствия, это рассматривалось как фактическая реабилитация, и восстановить его в членах партии

было несложно. А как быть с тем, кто по логике приговора был признан виновным, и в то же время

освобожден без отправки в лагерь?

Можно предположить, что Роберта нашла слова, которые убедили ее собеседников в том, что она добьется

полного оправдания. 12 июня Ульбрихт и Пик попросили у отдела кадров отправить Роберту в санаторий.

Очевидно, безуспешно — «судимость по 58-й статье» делала свое черное дело. В конце концов руководство

КПГ приняло такое же двусмысленное решение, как и Особое совещание НКВД. Роберту Гроппер второй раз

после 1932 г. отправили на «низовую работу», как говорили на партийном жаргоне. Теперь она отправилась

редактором газеты в республику немцев Поволжья. Такое решение можно было трактовать двояко — и как

ссылку, и как попытку спрятать от новых репрессий, проверить, не сломили ли ее годы, проведенные в тюрь-

ме. Однако главным было то, что эмигрантское руководство КПГ пошло наперекор заведенным правилам —

Гроппер продолжали считать членом партии, как будто и не было в ее жизни страшных лет, проведенных под

антисоветской статьей.

О том, что КПГ рассчитывало на нее, свидетельствует просьба Ульбрихта в Отдел кадров ИККИ об

использовании Роберты Гроппер на политической работе, написанная в первые дни войны — 26 июня. Из

этого ничего не вышло — чрезмерная бдительность мешала сталинской системе с первых дней организовать

эффективный отпор фашистской агрессии. Кто взял бы на себя ответственность отправить

245

на фронт, в тыл врага или в аппарат радиопропаганды человека, всего лишь две недели назад вышедшего из

заключения?

Не будучи уроженкой России, Гроппер разделила судьбу сотен тысяч советских немцев, отправленных летом

1941 г. в ссылку и в «трудовую армию», мало чем отличавшуюся от ГУЛАГа. Она оказалась в самом центре

Сибири — в Алтайском крае, в селе Троицком. По возрасту и здоровью ее освободили от работы в шахте или

на стройке, и она трудилась где придется — была и медсестрой в больнице, и портнихой в артели.

Представительство КПГ, отправленное в эвакуацию вместе с аппаратом Коминтерна, не прекращало