Няня по контракту

— Да так, к слову, — ещё больше завожусь я и больше всего на свете не хочу слышать его голос.

— Ты даже поговорить не захотела!

Я прикрываю глаза. Не захотела, да. Вот такая я трусиха. И вообще не знаю, как пережила бы «новость», что его жена — моя подружка Алёна.

Конечно, правда всё равно вылезла, хотела я этого или нет, но у каждой правды есть несколько сторон. Даже не две, как у медали.

Сколько человек знает правду, столько и версий случившегося. Это как взгляды на историю: одни и те же события можно трактовать совершенно по-разному. В одном и том же человеке можно видеть и милого интеллигентного мальчика, и беспробудного хама.

И что бы сейчас Иванов ни сказал, это будет его правда, которую я вот точно именно сейчас слушать не хочу. Мне проще быть страусом. Голову спрятал — и не важно, если кто-то подойдёт и даст под зад. Голова цела — и ладно.

— Ань, пожалуйста, — где-то там, очень далеко, тоскует мой Димка Иванов. А я беру и очень осторожно нажимаю на кнопку отбоя.

Прости, дорогой, но мне надо чувства в порядок привести. Они у меня хрустальные, как оказалось. Только что — и вдребезги.

Пока я предавалась душевным терзаниям, самоедством и обидами на Иванова, в его квартире разгорелась нешуточная война с батальными сценами.

— Эт ты что удумала, стервь глистоносная! — голосила баб Тоня, прыгая вокруг бывшей «подруги», что с наслаждением вышвыривала мои вещи из комнаты, которую я облюбовала, пока Иванов шастал по командировкам.

Рядом метушилась Селена Исаевна. Щёки её цветом могли посоперничать со свёклой.

— Мама, не надо! — это Мишка просит. Ромка просто ревёт, всхлипывая, в уголку. Сидит, прижав к себе острые коленки. И я вдруг понимаю: разве она мать? Даже если родила? Ей же всё равно, что они чувствуют, лишь бы получить желаемое, достичь какой-то цели, добиться своего…

А я… так не могу, как оказалось. Вся эта дурацкая затея с контрактом на три месяца не имела никакого смысла. Если я им нравлюсь, если у меня получается, как, как я смогу взять и уйти, когда придёт время выбирать: Димкины дети или место руководителя в отделе продаж?

Вот так же равнодушно выкину их из своей жизни, как сейчас их мать вышвыривает из комнаты мои вещи?

Я допустила ошибку. Непрофессиональную и глупую, наверное: прикипела душой к детям. Может, потому, что хотела видеть радость и счастье в их глазах. Они для меня не работа, а… нечто большее.

Конечно, я не наивная и понимаю, что за месяц не снискать любви и уважения, но, мне кажется, я немножечко детям нравлюсь. Даже суровому Медведю, что сейчас пытается остановить свою обнаглевшую мать.

— Хватит, не трудись, а то пупок развяжется ещё от непосильного труда, — обращаюсь я к ней. — Если так всё плохо, я уйду, конечно. Только не сама, а с детьми.

— Вот ещё! — подпрыгивает от возмущения баб Тоня. — Мы здесь дома! А она — захватчица и акула! Сейчас мы ей зубья посчитаем — и пусть уходит. Вот Бог, а вот — порог! — активно тыкает она в сторону коридора.

Алёна рот открывает, собираясь ругаться или орать. Воздуха побольше в лёгкие набирает, чтобы всем нам рассказать, кто тут кто.

— Ты детей пугаешь, — говорю я ей и Ромку снова на руки беру. — Они ж твои сыновья. Неужели всё это, — обвожу рукой разбросанные вещи, — стоит того, чтобы вести себя так?

— Что б ты понимала в детях! — зло щурится она. — Нашлась, экспертша нерожавшая. Своих рожай и воспитывай, а потом я посмотрю, как ты умничать будешь!

— Ой-ой-ой! — вклинилась баб Тоня, слишком возбуждённая и оттого — нервная и шебутная. — Ты-то тут что навоспитывала? Да ты к детям неделями не подходила, грудью не кормила, по ночам дрыхла, как лошадь! Дмитрий мальчиками занимался, а ты…

— Ну хоть чем-то ему нужно было заниматься! — шипит разъярённая Алёна.

Пока крутился, как карусель, цирк, на сцене новый персонаж появился. В пылу склоки мы и не услышали, что кто-то вошёл.

— Вон, — тихо сказала Вера Геннадиевна. Я вздрогнула. Подумалось вдруг, что это она мне… Но мать Димки смотрела пристально только на одного человека — на Алёну-Елену. — Вон отсюда, кукушка.

В квартире наконец-то стало тихо. А я вдруг подумала: тишина тоже бывает прекрасной. Особенно, когда вот так. Я подхватила детей и удрала. Мишку за руку вывела. Ромка и так лианой на шее висел.

Нет, я, конечно, хотела послушать, что мать Димкина скажет и что эта гадюка ответит, но вряд ли это нужно слушать детям. Они и так наслушались много всякого, о чём и знать не должны, наверное, были.

Это ж дети. А она какая-никакая, а мать. Они ж не виноваты, что им вот такая досталась.

46.

Дмитрий

— Дмитрий Александрович, а как же договора? — потерянно лепечет директор завода, вытирая лысину большим платком. — Вы ж говорили, что самолично!

Герасим Аркадьевич смешно выкатывает глаза и сжимает пухлый кулак до хруста. Жаль, у меня сейчас ситуация — волком выть, а то б и посмеяться не грех.

— Шатохин, принимаешь удар на себя. Мы всё обговорили, план ты знаешь, опыта хватает. Так что — только вперёд и никуда не сворачивать.

— Я ещё люблю свою шею. Зачем её сворачивать?

Он, как всегда, то ли шутит, то ли не догоняет. Но, думаю, хитрец ещё тот — придуривается простачком. Иначе бы в директорское кресло не сел.

— У меня обстоятельства, нужно уехать. Срочно. Как говорят, ещё вчера.

— Надо — значит надо, — покладисто соглашается Шатохин. Мы тоже были молодые. Эх… молодость, молодость…

Я замираю, пристально разглядывая Шатохина. Сплетни, как известно, рождаются молниеносно. Уж слишком он уверенно обо всём говорит. Не иначе, как его секретарь, мышка серая и неприметная, таскает горячие каштаны слухов прямо в уши директора. А я недавно слишком громко орал, пытаясь то ли достучаться до Вариковой, то ли от злости на бывшую жену.

По большому счёту, мне сейчас на всё плевать. И на завод, где хорошие перспективы, но не всё ладно. На бизнес, расширение филиала. Зачем это всё, если у меня дома нет надёжного тыла? А женщина, которая могла бы им стать, без конца от меня ускользает.

— Если это твоих рук дело, — делаю я последний звонок из аэропорта, — не прощу. По крайней мере, очень долго!

— Ты о чём? — у Кристины такой голос, что у меня невольно от сердца отлегает. Не она. Хотя ни в чём нельзя быть уверенным.