o f2ea2a4db566d77d

или о нашем спектакле. И вы знаете, что любопытно, несмотря на все заграждения в городе –

я и сам еле добрался до театра – но зрительный зал всё равно оказался переполненным! Даже

в царских ложах, к моему удивлению, были великие князья.

– Как вы всё углядели? – вставил профессор.

– Ах, «Маскарад» 25-го игрался при освещённом зале… Я, помню, услышал после

спектакля глухие выстрелы где-то в отдалении. Ещё до юбилейного торжества. Так

удивился… Мне затем поведали, что выстрелы слышались в течении всего спектакля. Там

стреляют, а тут – восторженно аплодируют. А мне-то казалось, что внимание зала приковано

только к моей игре! Вы знаете, я полностью был погружён в происходящее на сцене и

совершенно не отдавал себе отчета в происходящем… И так странно – в Петербурге

совершаются первые революционные выступления, а высшее общество, тем временем,

смотрит «Маскарад». Большинство во фраках, дамы в вечерних туалетах… Я помню, что на

юбилейном праздновании, а значит и на самом спектакле, присутствовала вся труппа

Александринского театра, также представители всех театров столицы, крупные художники,

литераторы, научные деятели, я не говорю уже о знати. Чувствуете? Город трещит по швам,

и в эту отчаянно важную историческую минуту столичный бомонд, ученые умы, творческая

братия – все собираются в одном месте и делают вид, будто ничего странного не происходит.

Я не слишком много на себя беру?

–

Мне…

– Слава ещё Богу, что в театр не ворвались какие-нибудь вооруженные бандиты и всех

нас там не перестреляли! И тут я такой на сцене: глубоко в образе и с крашеными бровями…

На юбилейном вечере тоже анекдот вышел. Представьте, Карпов, главный режиссёр

Александринского театра, подает мне подарок от его императорского величества государя

императора, такой футляр с золотым портсигаром, украшенным бриллиантовым орлом –

прелесть. Сразу после этого на короткое время наступила тишина, и где-то совсем рядом с

театром раздался громкий выстрел. А мы все в театре умиляемся, улыбаемся. Так чудн о…

–

Поздравляю, - брякнул Федотов невпопад, имея в виду творческий юбилей соседа.

– Чудно, ведь правда же? – тот его не расслышал. – Пётр Георгиевич, позвольте, я на

минутку…

Актёр зачем-то вышел, а профессор остался один в окружении разлагающихся букетов.

Если бы не их запах, Юрьев непременно почувствовал бы, что его гость несколько дней не

мылся и не менял бельё. Сейчас Федотов лихорадочно измышлял, как перетянуть

40

влиятельного знакомого на свою сторону в борьбе с царапами. Не находя места рукам, он

взял иллюстрированный журнал, лежавший на столе. И к своему удивлению тут же

обнаружил вложенную между страниц фотокарточку государя. «Ники» – гласила подпись на

ней.

Вернулся Юрьев.

–

Это, наверное, вам, - смущенно сказал профессор, протягивая ему фотографию.

–

Да неужели?

Но любопытство Юрия Михайловича тут же и завяло.

–

Ники… гм-гм, - без того изогнутые брови артиста легли штормовой волной. – То есть

государь император сам просил вас передать мне этот портрет?

– Нет-нет, - поспешил объяснить Федотов. – Я вот тут нашёл.

– Гм-гм… А! Так это, по-видимому, Кшесинская забыла. Я вам рассказывал? Её дворец

здесь поблизости, и она у меня недавно спасалась. Заявилась поздним вечером 27 февраля

совершенно растерянная, со свитой и собачкой. Только вчера съехала. Так все вместе и

сидели в коридорчике… У Матильды ведь в юности был роман с государем, вы знали?

Ники… Как это трогательно. Предполагаю, Кшесинская боялась, что эту карточку

обнаружат при ней во время обыска, вот и спрятала её в журнал.

Довольный своей сообразительностью, Юрьев стал на вид даже немного выше и растёкся

тщеславной улыбкой. Но уже через несколько секунд вдруг закричал в гневе:

–

Стерва!

Федотов вскочил и приготовился бежать.

–

Я не хотел, - жалобно проскулил он.

– Да причём тут вы?! Стерва! Кшесинская – стерва. Значит, свою шиншилловую шкуру

она спасла, а у меня фотографию ради Бога пусть находят?! Вот и давай после этого приют

всяким танцоркам. Какое умопомрачительное коварство!

– Я верну ей, - предложил Пётр Георгиевич.

– Да не стоит. Всё равно тут ещё остался её саквояж. Наверняка скоро за ним пришлёт.

–

Я верну, - настаивал Федотов.

В его голове созрел план. Сохранив портрет Николая II для Кшесинской, он мог ждать

помощи на самом высоком уровне.

– Ну как вам будет угодно, - Юрьев быстро оттаял. – А не хотите ли прогуляться, Пётр

Георгиевич? Я не был на улице уже несколько дней. Ну и что, что стреляют? Они, может,

теперь всегда так станут.

Ники перекочевал во внутренний карман профессорского пальто.

–

Какие люди! Какие звуки! Какие митинги! – восторгался Юрий Михайловчи на

прогулке.

Его ноздри активно двигались, всасывая первые запахи весны. А Федотов видел только

снег. Он затравлено шарахался от проносившихся мимо автомобилей и голодных царапов,

которых на улице оказалось великое множество.

– Как они быстро плодятся, - Пётр Георгиевич прикрывал рот рукой, боясь заразиться

словесьем.

– Да в этом определённо что-то есть! В высшей степени занимательно… Колоритно!

Они направились в сторону Троицкого моста.

– Смотрите, Пётр Георгиевич, в этой милой листовке говорится, что всё самое

интересное сейчас происходит в Таврическом дворце. Туда безостановочно движутся

воинские части, дабы присоединиться к народной армии. Ах как это интересно! Пойдёмте и

мы?

Старик Федотов не был уверен в своих силах. Длительная прогулка до Литейного и