o f2ea2a4db566d77d

обратно до сих пор аукалась ему нестерпимой болью в суставах. Но он всё же подчинился.

– Какие толпы! Какие лица! – восторгам Юрьева не было конца. – Это ведь тоже моя

аудитория, в некотором роде… Ах какие милые красненькие флаги! Знаете, в городе сейчас

41

недостаток продовольствия, но зато в изобилии шампанское. Солдаты разграбили дворцовые

погреба. Пойдёмте лучше куда-нибудь пить, а?

Неожиданно хлынувший люд оттеснил Федотова на мостовую. Ему стало плохо. Видимо,

это была атака царапов. Потеряв сознание, он упал прямо на дорогу, но его тут же забросили

в ехавший мимо грузовик и куда-то повезли. Когда Пётр Георгиевчи очнулся и попробовал

возмутиться, его снова выкинули на мостовую. Он был уже около Невского, со стороны

Аничкового дворца.

– Федотов, милейший, где вы? – удивился в другой части города артист Юрьев. – А ну

да ладно, - и пошёл на Пантелеймоновскую. Смотреть, как ветер разносит вдоль

заснеженной улицы сгоревший архив «Третьего отделения», ведавшего политическим

сыском.

А Федотов, тем временем, вдруг различил в толпе кадета Владимира Дмитриевича

Набокова. Они не были представлены. Но в ошпаренном отчаянии, уже мало себя осознавая,

профессор всё-таки воспользовался этим подвернувшимся шансом. И бросился в сторону

государственного деятеля.

– Спасибо за всё, что вы сделали! – зачем-то кричал он в экзальтации, тряся Набокова за

руку.

–

Что вы, что вы, - растерялся кадет.

– Но только Романовых нам не оставляйте, - закричал Федотов ещё громче. – Нам их не

надо!

Толпа откусила его и швырнула на тротуар. Профессор осел на землю. Заплакал, скуля:

–

Я не успел… Не успел сказать об инвалидах… Владимир Дмитриевич, не уходите, не

бросайте меня…

Пётр Георгиевич хныкал, словно потерявшийся ребенок, но и удивлялся самому себе:

–

Зачем я так про Романовых? Я же не думаю так на самом деле. Или думаю? Или это

царапы вынудили меня сказать?

Он совершенно запутался.

– А может, это моя душа заговорила? Может, ей известно? Вдруг она чувствует, что

Романовы заоодно с царапами – вот и не выдержала? Так они заодно? Ведь возможно же,

если они допустили всё это. Попустили… Да что же происходит, в конце концов? Что

стряслось?!

Завтра на том месте, где обмяк надорванный Федотов, будут жечь орлов.

–

Надо идти в Таврический дворец, - встрепенулся профессор. – Там все. Я смогу

убедить. Юрьев поможет. Набоков добрый. Не надо закрывать. Только смените название.

Спасите нас…

Но вместо того, чтобы двигаться по направлению к Шпалерной улице, Пётр Георгиевич

пошёл совсем в другую сторону – вдоль Фонтанки. И углубился в переулки вокруг

Апраксина двора. Его город перевернулся.

Косящими глазами Федотов взглянул на небо. Там что-то мельтешило. Приглядевшись, он

различил мириады слов. Всё небо было покрыто волнующимся полотном маленьких слов,

шедших слитно и начинавшихся со строчной буквы.

…небонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебо…

…небонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебо…

…небонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебонебо…

…синеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинеесинее…

…облакооблакооблакооблакооблакооблакооблакооблакооблакооблакооблакооблако…

…лучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучилучи…

Что видишь – то и читаешь. Федотов догадался, что это не слова написаны по живому, а

сама реальность состоит из слов, является ими. Материя всех окружавших его предметов

дышла, вибрировала прекрасной словесной вязью. Даже одежда на нём. Даже его кожа.

42

…кожаволосоккожаволосоккожаволосоккожаволосоккожаволосоккожаволосоккожа…

Совершенно неожиданно профессор увидел потаенную структуру мира, в котором так

долго и бессмысленно жил. Ему явилась сама основа мира. И он не мог не улыбнуться

влюблёно.

Федотов снова посмотрел на небо. И заметил странное. В одном месте словесная вязь неба

колыхалась особенно резво. Она как будто дыбилась под силой чего-то, жавшего на неё с

внутренней стороны полотна. Так будет, если засунуть руку под свитер и изнутри тыкать

пальцем в ткань.

Что-то хотело прорваться в Петербург сквозь плотную идеальную вязь слов.

И неожиданно в небе образовалась трещина. Пётр Георгиевчи моментально понял, что это

работа царапов, – две небесные строки покорно разошлись. Тонкая царапина начала

шириться и вскоре превратилась в легко заметную рану. Красную, как и у всех живых

существ. А из образовавшейся расселины что-то сунулось. То ли гигантский язык, то ли чья-

то нога в красных кальсонах. Федотов испугался и побежал в сторону Садовой улицы. Не

оглядываясь.

–

А ну стой! – крикнул сзади вполне человеческий голос.

Профессор с упавшим сердцем подчинился.

– Предъяви документ, - за спиной Федотова возникли два солдата. Явленная словесная

вязь испарилась. Рана на небе больше не висела.

– Конечно, конечно, - облегчённо зашептал Пётр Георгиевич и вытянул из внутреннего

кармана пальто, как ему казалось, нужный документ.

Но это был фотопортрет Николая II.

–

Ники? – хором икнули солдаты. Они явно растерялись.

–

Ники? – переспросил не понимающий Федотов.

– Ники – ткнул грязным пальцем в карточку один из солдат.

–

А…

Профессор не знал, что сказать. Но из всех возможных ответов он выбрал самый

непригодный.

–

Это не мое. Оставьте себе, если хотите. А я пойду, ладно?

Вооруженные солдаты неуверенно переглянулись и отступили. Федотов же, развернувшись