Объект «Фенрир»

Банев Михееву такой возможности не дал, приказав ограничиться возможностями корабельного медикологического комплекса.

Нарушение правил безопасности, кстати, отложил в копилочку того, что непременно припомнит начальнику Службы Михеев.

Как передать это ощущение того, что все вокруг другое, думал он, шагая по коридорам базы, вежливо раскланиваясь с незнакомыми людьми, которые вежливо кивали, или вскидывали ладонь к виску, видя его шеврон на неброском бежевом комбинезоне.

Что значит - другое, слово-то какое дурацкое, он поморщился недовольный сам собой. Всегда ценил точность в определениях, а тут ... “другое”?

Тело наче реагирует на каждый приближающийся предмет. Напрягается в ожидании столкновения, каждое касание бьет током потому, что нервы, мозг и вся прочая человеческая начинка отчего-то считает, что впечатления, любые, в ктом числе, тактильные, от соприкосновения с реальными предметами должны быть острее, чем в синтетическом реале. Цвета же, наоборот, казались приглушеннее, чем ожидал привыкший к синтетике мозг, и от этого возникал довольно сильный диссонанс восприятия.

А, главное, во всяком случае, для Михеева, - запахи. Неожиданные, сбивающие с толку, непривычные, непонятно с чем связанные, запахи были повсюду.

Этот феномен медикологи тоже хорошо знали, понимали откуда он берется - самый совершенный синтет-реал опирался на чувственный опыт пилота, он не мог, да и не должен был в целях безопасности, предлагать ему ничего, что выходило бы за рамки его сенсорного опыта. Поэтому, и запахи, которые пило ощущал в синтете, базировались на его восприятии, привязывались к тем объектам, с которыми их связывал пилот.

Вот, скажем, Михеев почти не помнил, как пахнет сирень. “Алконосту” удалось вынуть какие-то детские воспоминания, крывшиеся за гранью осознанной памяти, но - не более того. И сейчас, вдруг, почувствовав легчайший аромат сирени, пилот резко заозирался, пытаясь понять, откуда этот запах, намертво увязанный в его голове с детством и иреневым садом, с огромными белыми кистями и фонтаном, в струях которого бегала ребятня, как он мог оказаться здесь.

Он обернулся - вдоль коридора удалялась стайка девушек, они о чем-то шептались, смеялись, и лишь теперь он понял, что сиренью пахла одна из них.

Настоящей сиренью, ты глянь...Ему показалось, что он выглядит нелепо и неуклюже. Стоит посреди бело-золотистого коридора, полного спокойного света, какой бывает только на станциях, где светильники скрыты в толще сверхпрочного пенистого коралла, и крутит тяжелой шишковатой лысой головой. Загорелой, с намертво отпечатавшимися круглыми отметинами подключения к системам “Алконоста”.

– Вот, нам только панической атаки не хватало, - пробурчал он себе под нос и пошел дальше, глубоко сунув руки в карманы и остро жалея о том, что он отключен от “Алконоста” и корабль не выдаст ему отрезвляюще ехидное замечание в ответ.

Сам, теперь все сам, как раньше люди жили, вздохнул Михеев.

Коридор выходил в широкий круглый зал - значит, он уже близко к центральному стволу.

Заметил автоматы, здесь их стилизовали под скатерти-самобранки из русских сказок, тронул сенсоры, выбрал стакан морса.

Что значит, какого?

Клюквенного, конечно. Такого, чтоб от кислинки и холода зубы ломило.

С холодом, конечно, обманули, но напиток оказался достаточно кислым и прохладным, чтобы окончательно успокоить его и вогнать в рабочее состояние, без которого являться на встречу с Баневым не стоило.

Кстати, стоило уточнить, далеко ли кабинет начальника Службы.

Информаторий выдал на глазной имплант “духа” - персональную навигационную программу, и Михеев отправился за зеленоватой точкой, которая вывела его кк ближайшему гравилифту.

Три яруса наверх, пройти по коридору до второго поворота направо, третья дверь слева.

Михеев резко выдохнул и постучал.

Глава 2. Крылья "Хугина"

– Это было мое решение. Я приношу пользу Человечество так, как умею, - мрачно сказал Михеев. Смотреть на Банева не хотелось, и он не смотрел. Смотрел в зеленое стекло стола.

Банев что-то двигал на подоконнике, позвякивал и похрустывал невидимым.

– Дурак ты, Михеев, - осторожно, пробуя каждое слово на вкус, сказал Банев, и добавил, уже уверенней, - точно, дурак.

– Ты не пользу приносишь. Ты от человечества ушел. Спрятался. Ты себя наказываешь и жалеешь. Что хуже, я, если честно, не знаю.

– Лурье тоже ушел. И пораньше моего, - Михеев хотел сказать это с холодным бешенством, но получилось как-то жалко. Аж уши покраснели.

– Лурье у меня под рукой нет, а ты есть, и ты нам нужен. Нам, людям. От которых ты решил уйти потому, что, видите ли, недостоин жизни в прекрасном обществе будущего и должен искупить свои кровавые преступления непрерывным страданием и принесением пользы.

Банев вдруг со всей силы грохнул ладонью по столу и заорал,

– Ты эгоист, Михеев! Ты пещерный самовлюбленный эгоист, который упивается своими страданиями!

Слушать это было совершенно невыносимо, и Михеев очень спокойно представил, как сейчас встанет, одёрнет куртку, коротко поклонится бушующему Баневу, и выйдет из комнаты, тихо прикрыв дверь. Абсолютно спокойный, корректный, готовый к новому глубокому поиску.

Но отчего-то он продолжал сидеть, смотреть в стол, а щеки невыносимо горели.

– Ты, Михеев, трус, - с нехорошим спокойствием сказал Банев, - ты попросту сбежал. В тот момент человечество могло себе это позволить, и тебе помогли. Тебя отпустили в космос, где ты мог безопасно погружаться в свою дрянь и слякоть, пережевывать ее и жалеть себя. А сейчас тебя позвали. Как человека. Я лично позвал. Потому, что поверил, что ты еще человек.

Он вскочил, заходил по комнате, сунув руки в карманы,

– И все еще верю. Хотя - дурак.

Желание уйти стало совершенно невыносимым. Забраться в кокон “Алконоста”, почувствовать, как он ласково обнимает его, сливается с пилотом - могучий, доверчивый и все понимающий. Запросить в ЦУП-Дальнем задание, дать запрос на ресурсы - ресурсы для нужного полезного дела, а вот этого непоймичего, о чем Банев пока толком ничего не сказал. Но и так ясно – понадобился осколок прошлого. Древний уродливый осколок разорвавшейся гранаты, искалечивший не одну жизнь.

– Я не хочу никого выслеживать, - слова давались с трудом. Нужно молчать, конечно, Банев только и ждут, чтобы он дал слабину, - я не хочу никаких погонь и подозрений. Дай мне уйти, Банев, чтобы я думал, что хотя бы сейчас человечество умеет обходиться без тайн и слежки. А позвал ты меня как раз для этого, что я тебя не знаю?

Банев как-то сразу успокоился. Сел напротив Михеева и принялся чистить какие-то белые круглые орешки. Михеев вспомнил, что давно не ел.

– А ты, значит, так решил. Я, мол, жизнь и мораль свою на алтарь человечества положил, в звёздный скит ушел, и человечество теперь пребывает в раю. Абсолютном и неизменном. Конец истории, значит, наступил. Хеппи, значит, энд.