Объект «Фенрир»

Сейчас снова кулаком по столу двинет, решил Михеев.

Банев аккуратно ссыпал скорлупу в изящную корзину у стола и отряхнул руки,

– Ан, нет, дорогой мой друг Михеев. Сегодня, вот, с утра я читал увлекательный доклад группы энтузиастов, которые просят разрешить постройку поселения посередь Маракотовой бездны. Для исследования влияния изоляции на пси-способности младенцев. Младенцев, Михеев! А в Совете ходит по комитетам предложение разрешить добровольцам полную перестройку организма для колонизации Титана, а также, - тут Банев поднял глаза к потолку, читая по памяти, - а также иных планет, терраморфинг которых нецелесообразен с экономической точки зрения, но освоение которых может принести несомненную пользу человечеству. Какое изящество формулировок, а, друг мой? Корпоративщики нашего с тобой прошлого точно пришли бы в восхищение!

– А знаешь ли ты, Михеев, - он нагнулся вперед, - как продавливает одна из групп Академии наук поправку, позволяющую новый виток разработки полномасштабного искусственного интеллекта, мотивируя это как раз повышением общественной морали и новым уровнем ответственности человечества. И они по-своему правы, друг мой. И они оперируют знаешь чем? Достижениями педагогики и нашим же постулатом о роли социальной среды в формировании личности. Про дискуссию о полном возрождении личности и праве на посмертие тебе рассказать?

Михеев молчал. Было невыносимо стыдно.

– А то, что Поля Возрождения, где мы пытаемся восстановить полную личность умерших уже существуют рассказать? И не просто восстановить, а дать им принципиально иной опыт, который им позволит жить снова, но уже на совершенно ином уровне восприятия мира? А? Каково тебе?

Зачем он мне говорит об этом, думал Михеев. Это же информация, которую нельзя рассказывать кому ни попадя даже сейчас.

– И каждый из «воскрешенцев» - доброволец и понимает, что эксперимент может закончиться, Поля законсервируют и их личности отключат от информационных и энергоресурсов. Проще говоря, они второй раз умрут. Ну так, как? Конец истории и райское блаженство?

Банев подался вперед и с искренним наслаждением сказал,

– Ты ни чер-та не знаешь,Михеев.

Разговор получался какой-то тягостный и ненужный. Михеев который раз прокручивал слова Банева, находил неотразимые документы, уже открывал рот, чтобы бросить в Банева слова - еще более обидные, еще более правильные, но продолжал молчать.

Потому что, знал - Банев выслушает.

Молча кивнет и отпустит его, Михеева. Даст “добро” на вылет. Но больше никогда не поинтересуется, где сейчас “Алконост” и никогда больше не позовёт Михеева.

Поэтому, пилот сидел и глотал обидные слова.

Наконец поднял широкую, тяжёлую ладонь,

– Ты не о том говоришь. Хватит давить меня моралью. А то - додавишь. И ты это знаешь. Говори уже, что случилось.

Банев откинулся на спинку диванчика, и запрокинул голову, с интересом изучая что-то на потолке,

– Объект “Фенрир”.

– Твою мать, - выговаривая каждое слово сказал Михеев.

___***___

Они сидели напротив него, на том диване, где тремя днями ранее сидел Банев, и внимательно, со спокойным любопытством, смотрели на него.

А Земледел здорово изменился за эти десять лет, подумал Михеев. Внешне остался почти таким же, как был, лишь волосы выгорели, да прическа стала еще короче, и из татуировок осталась лишь полоска красных ромбов с точками посредине. Полоска начиналась у запястья и уходила выше, за локтевой сгиб, исчезая под закатанным рукавом линялой лёгкой куртки с шевроном службы терраморфинга на предплечье.

Михеев насчитал пять ромбов. Пять символов плодородия. Некогда женских, а теперь - знака того, что ты засеял планету земной жизнью, приспособил ее для нужд Человечества. Интересно, выше есть ромбы? Даже пять, очень и очень круто для десяти лет.

Было во взгляде Земледела что-то такое, что заставляло Михеева чувствовать себя неуютно, хотя он знал, что в тот момент поступил совершенно правильно. Информация, которую он должен был отправить в Службу Безопасности стоила и его жизни, и жизни Земледела. И он снова поступил бы так же, и так же приказал бы подключить его умирающее сознание к передатчику, до которого юный в то время парнишка, получивший своё первое задание по терраморфингу, тащил его в вездеходе, не зная сна и усталости.

Чудом было уже то, что “Грифон”, первый его корабль, спас пилота ценой своего существования, вторым чудом - сообразительный и умелый земледел.

А третьим, то, что Михеев сумел придти в себя на борту рейдера “Сергей Павлов” и вспомнить, что последнее, запечатленное ускользающим сознанием, было лицо плачущего земледела, шептавшего что-то искусанными в кровь губами.

Михеев выздоровел, нашел своего спасителя, тот молча двинул его в ухо и ушел.

Михеев не обиделся.

Но при разговоре с Баневым сразу вспомнил.

Сразу, как только начальник Службы вернувшись к своей обычной невозмутимой деловитости, сказал,

– Кандидатуры для команды я тебе уже подобрал.

– Ну, нет, отбирать буду я сам, - с наслаждением сказал Михеев, видя, как недовольно вытягивается лицо Банева, - точнее, есть уже кандидаты, главное, чтоб они согласились.

Терраформист, точнее, старший терраформист, специалист по освоению планет с особо сложными условиями Станислав Игоревич Светлов и пилот суборбитальной авиации, неоднократный призер гонок фамильяр-ботов, потомственный эмпат Кейко Яновна Мацуева.

С обоими судьба свела Михеева за последние десять лет. Если говорить точнее, это были единственные люди, чьи орбиты за последние десять лет пересеклись с жизненной орбитой Михеева. Не считая Банева и медикологов службы Дальней Разведки.

Можно было, конечно, счесть это случайностью, но Михеев знал, там, где дело касается объекта “Фенрир” случайностям места нет.

А, вот, Кейко почти не изменилась. Как смотрелась девочкой-подростком, когда они с «Алконостом» вытаскивали её фамильяр-бот из протуберанца, на пути которого её угораздило оказаться, так и осталась миниатюрной сероглазой первокурсницей, в лицо которой хотелось всматриваться, настолько необычными и притягательными были его черты.

Михеев смотрел за точными выверенными движениями земледела и думал, что не ошибся в выборе. Тот стержень, что чувствовался в парне уже тогда, окреп в испытаниях, Стас превратился в очень спокойного уверенного в себе профессионала, но, похоже, не растерял своей юношеской тяги к приключениям. Иначе, ромбов в татуировке было бы гораздо меньше, в профессии терраморфиста всякое случается.

– Так, зачем вы нас вызвали, старший?, - обратился Стас к Баневу. Михеева он подчеркнуто игнорировал, и тот подумал, что мальчишеского в Светлове осталось куда больше, чем он сначала подумал.

А, вот, Кейко сразу же замолчала и только переводила взгляд огромных серых глазищ с Банева на Михеева и, от него, к Стасу. Интересно, что она чувствует и какие выводы делает?

Михеев вдруг понял, что его удивляет - абсолютное спокойствие и доверие молодых к ним, тем, кого они называли “старшими”. Уважительное спокойное доверие, ничего общего не имеющее ни со слепой верой, ни с преклонением перед авторитетом. Наврное, оно основывалось на абсолютной убежденности в том, что умудренные опытом старшие не могут хотеть им никакого зла.