Облака и звезды

Мы принялись за крутые яйца, черный хлеб с маслом, горячий крепкий чай.

Сидя за «столом», Серафима Ивановна протянула руку, сорвала долговязую тонкую травинку.

— Эй, Тонконог! Чего в чашку заглядываешь? Ты уже росы напился. — Она протянула мне стебелек с узким колосом: — На, Шурочка, возьми на память Тонконога. У него и второе есть имя — Келерия грацилис. Хорошее имя: грацилис — грациозный. Но мне наше, украинское больше нравится — Тонконог.

— А вот Медвежье ухо, — Серафима Ивановна потянулась в сторону, сорвала большой пушистый лист. — Это шалфей. Ты видел их в степи, они там все синие — лесной, мутовчатый, поникший. А этот с белыми цветами и зарос весь седой шерстью. Прямо как леший. Возьми и его в папку.

Не сходя с места, только наклоняясь то вправо, то влево, Серафима Ивановна собирала все новые и новые растения, называя их по-своему: Долговязик, Седой Леший, Синяя Звездочка.

И степь оживала, становилась своей, близкой, почти домашней. Вчера еще незнакомая, сплошная, одноликая трава исчезла. Появилось множество живых и разных растений; все они были старые знакомые Серафимы Ивановны.

Предсказание ее сбылось: за два дня пеших хождений по степи я твердо освоил, разумеется, не весь видовой список профессора Пачоского, а несколько десятков самых распространенных видов. Степь пугает новичка лишь вначале, на самом деле она не страшна: зная полсотни видов, ботаник может смело отправляться на опытные площадки, собирать гербарий, чертить кривые динамики растительного покрова целинной степи.

Вскоре я это делал, кажется, не без успеха: прошел месяц, и Нина Трофимовна сочла возможным уехать в отпуск, оставив отдел на своего практиканта. И я в общем справлялся со своими, не очень уж сложными обязанностями: вел наблюдения на фенологических площадках, руководил сбором и обработкой гербария, а однажды даже прочел в степи целую лекцию о флоре студентам педагогического техникума, приехавшим на экскурсию из Мелитополя.

Дни шли за днями, заполненные работой в лаборатории, в степи. Но я был неспокоен: приближалась осень, конец моей практики, а мне все не удавалось познакомиться с главным богатством Аскании — с ее зоологическим парком.

Временами в раскрытые окна лаборатории слышались голоса птиц — пронзительные вскрики фазанов, гоготанье водоплавающей птицы; иногда ночную тишину нарушал мощный рев зубробизона. Как, когда увидеть все это?

В парки приезжали экскурсии, но и в рабочие дни и в воскресенье я был занят — работал за себя и за Нину. Надо было ждать ее возвращения из Смоленска.

И вот Нина Трофимовна снова в Аскании.

Короткое приветствие.

— Как справлялись без меня?

— В меру своих скромных сил. Одна вот беда…

— Какая?

— Не был в зоопарке, а отъезд не за горами.

Она засмеялась.

— Беда поправимая. Завтра поговорю с директором. Он сам вас везде поведет — в награду за двойную нагрузку в мое отсутствие.

* * *

Обещание свое Нина Трофимовна выполнила точно: на другой же день в итээровской столовой подвела меня к директору зоологического парка — Александру Павловичу Гунали. Я до сих пор только мельком видел этого приземистого, почти квадратного человека с широким коричневым от загара лицом, в клетчатой ковбойке с засученными рукавами. Гунали приходил в столовую позже всех, ел молча и очень быстро, часто поглядывая на часы.

— Знакомьтесь, — сказала Нина, — наш ботаник, — она назвала меня, — жаждет хотя бы на два-три часа стать зоологом.

Гунали подал мне руку. Я ощутил быстрое стальное пожатие.

— Давно у нас?

— С мая.

— Вероятно, уезжали и возвращались?

— Нет, живу у вас безвыездно вот уже два месяца.

Гунали непонимающе взглянул на меня.

— Позвольте, за два месяца вы ни разу не были в зоопарке? Биолог не был в зоопарке, живя с ним рядом? Не верю!

Я смешался вконец. Нина Трофимовна пришла мне на выручку.

— Он был очень занят, Александр Павлович, — работал за двоих. Я ведь ездила в отпуск.

Гунали, кажется, смягчился, но смотрел на меня хмуро.

— Нет, все-таки непонятно, — ворчливо заговорил он, — ежедневно у нас бывают десятки экскурсий: колхозники, учащиеся, военные, рабочие со всех концов страны, из-за рубежа едут за тысячи километров. А тут биолог, сотрудник заповедника, ежедневно слышит голоса зверей, птиц и не стремится их увидеть… Как хотите, — обида! Кровная обида мне, директору, всему нашему зоопарковскому братству.

Я рассказал о том, как еще в Харькове мечтал увидеть зоопарк, но вот… так случилось…

— Ладно, — Гунали махнул рукой, — повинную голову меч не сечет. Приходите сегодня после работы ко мне в кабинет. Увидите, какие прелести вы могли бы узреть еще два месяца назад. Авось, раскаетесь.

Я вздохнул облегченно: Гунали уже не сердился, он шутил.

В пять часов я, не заходя в общежитие, отправился в зоопарк. Гунали увидел меня из окна кабинета, вышел навстречу.

— Итак, пришли, памятуя, что лучше поздно, чем никогда?

Я виновато опустил голову.

— Ладно, ладно, — засмеялся Гунали, — это последний упрек. Больше не буду. Пошли в наше царство.

Мы вышли из кабинета.

В высокой глухой каменной ограде была прорезана маленькая, потемневшая от времени калитка. Гунали открыл ее ключом.

Я переступил порог и остановился, оглушенный писком, свистом, щебетаньем.

От калитки вдаль уходила аллея. По обе стороны ее росли старые толстые платаны, клены, тополи; со всех сторон они были обнесены проволочной сеткой.

— Царство мелкой птицы, — пояснил Гунали, — вся местная степная орнитофауна, кроме того, экзоты — выходцы из других стран.

Я взглянул на вольеру. В глазах рябило от ярких расцветок: желтые канарейки, зеленые австралийские попугайчики, пестрые китайские соловьи и более скромные по виду наши щеглы, синицы, чижи, пеночки, сойки носились между деревьями, порхали на ветках, влетали в окошечки деревянных домиков.

В соседней вольере жили обитатели покрупнее.

У подножья деревьев протекал ручей. В нем, отыскивая добычу, плавала водяная дичь. У самого берега, в воде, нахохлившись, стоял длинноногий шилоклюв; на берегу куличок-самец, расправив крылышки, пританцовывал перед надменно отворачивающейся куличихой.

Я с интересом разглядывал птиц, и все же мне трудно было скрыть разочарование: все выглядело как в обычном зоопарке. Только вот деревья растут в вольерах и текут искусственные ручьи…

Гунали взглянул искоса.

— Небось большего ожидали?

Я замялся.

— Нет, почему же? Это необычно: не сухие стволы, а живые деревья, на них птицы.

— …которые сидят за решеткой, а не летают на воле.

Молча мы двинулись дальше.

Ручей, выйдя из вольеры, принял в себя несколько таких же ручьев, расширился, потек быстрее. Отражая густую листву, он казался теперь маленькой, но глубокой лесной речкой. И вдруг из древесной чащи выплыл огромный траурно-черный лебедь. В прозрачной воде сильно двигались его красные перепончатые лапы. Лебедь легко плыл против быстрого течения.