Облака и звезды

Нужды дубка-младенца понял крупнейший знаток леса — академик Владимир Николаевич Сукачев. Он сказал, что в невзгодах ранней жизни дубка «имеет значение не только, а иногда не столько затеняющее влияние деревьев материнского полога, сколько конкуренция их корневых систем с корневыми системами подроста из-за воды и минеральных веществ».

Поэтому-то над младыми дубками материнский полог надобно прореживать, но как? Умело, умно. В районах с повышенной влажностью, где осадков выпадает больше, чем испаряется с почвы, усиленное изреживание высветлит почву, высвободит дополнительную влагу, которую до этого забирали себе старики. А там, где сухо, где испарение с почвы усиленное, чрезмерное изреживание опасно — оно снизит влажность подстилки.

В Шиповом лесу возобновление двоякое: семенное — от желудей и порослевое — от материнского пня. Любопытный парадокс: чем лучше почва, чем толще ствол дуба, тем хуже идет порослевое возобновление после рубки. Почему? Спящей почке, заложенной в древесине, очень трудно пробиться сквозь толстую кору. Поэтому-то деревья высоких бонитетов гонят поросль гораздо медленнее. И разница в количестве очень значительна. На лесосеке с дубом первого бонитета на гектаре гнезд поросли совсем мало — всего сто тридцать. На пнях деревьев второго бонитета гнезд почти вдвое больше — две с половиной сотни; третьего еще больше — около четырехсот, а четвертого — пятьсот с лишним. Зато хотя поросль от дуба первого бонитета и долго ждать, но развивается она потом куда лучше, чем поросль-скороспелка.

В первые два года молодой порослевой дубок живет на иждивении материнского пня, собственных корней не вырастил. Только к десяти годам он переходит на свой стол. Материнский пень ему больше не нужен.

И все же порослевому лесу далеко до семенного. Дубы-порослевики растут быстро, но и стареют быстро. Почему? Главная причина: длительная зависимость от материнского пня. Корни срубленного дуба приносили достаточно пищи для одного дерева, а тут от пня отходит целый букет долговязых дубков. Первые появились на третий год после рубки, потом из пня полезли новые, На одном пне сотня, а то и больше. Попробуй прокормить такую ораву. Недостаток пищи снижает рост порослевиков. Но вот они отделились от материнского пня. У них теперь свои корни. И тут новая беда — скучены на малой площади, стоят почти впритирку. Снова пищи в обрез. Поэтому-то век этих дубов короток. В конце концов на корню остается одно-единственное дерево. Остальные усыхают. Шипов лес сейчас на три четверти порослевой.

Как он стал таким? После основной рубки спелых насаждений при Петре Первом появилась вторая генерация леса. Состояла она из «маяков» спелого дуба, оставленных Петром. Маяки росли в первом ярусе. Во втором — порослевики от пней срубленных дубов и молодняк, выросший из желудей от маяков. Здесь же росли ясень, клен, липа и прочие спутники дуба. Этот лес в восемнадцатом веке рубили несколько раз, рубили грубо, выбирая самые лучшие деревья, не заботясь о возобновлении леса. Но лес выстоял: от пней шла поросль, пни здесь очень живучи. Из оставшихся семенных дубов самосевом развивались крепкие молодые дубки. А тут подошли тридцатые годы прошлого века, внесли некий порядок в жизнь Шипова леса.

…Все дальше и дальше идем мы в глубь дубовой чащи, просвета не видно. Где же конец? Крыжановский усмехается.

— До конца далеченько — участок двенадцать гектаров. Хороший дубнячок, весь от желудей, поросли почти нет.

Без малого сорок лет назад рос здесь старый, вековой лес. Лесничий Георгий Георгиевич Юнаш поставил опыт: вырубил начисто все древесные спутники дуба — все ясени, все клены, весь кустарниковый подлесок. Оставил чистый дубняк. Под его пологом весной стал сажать новый лес. Подымали лесную подстилку, на почву, прямо в минерализованный слой лесного суглинка, клали пару желудей и снова накрывали подстилкой. Шли правильными рядами. Этот способ посева так и называется — шпиговка. Подстилка нашпиговывается желудями.

Осенью выдался небывалый урожай желудей. Ветки дубов не зеленые — желтые, так облеплены желудями. Желуди поспели, осыпались, дали обильные всходы. И посеянные желудки тоже проросли. Перемешалось естественное возобновление с искусственным насаждением. Но различить можно: юнашевские дубки растут попарно, а самосев как попало — желудь где упал, там и вырос.

Осматриваем дубки. Аккуратные чинные пары благопристойно выделяются среди троек, пятерок. Рощицы в роще. Но — странное дело — юнашевские пары выглядят куда хуже дубков, посеянных природой. Почему?

— Недосмотр Юнаша, — поясняет Крыжановский, — сажал не местные желуди, а привозные — из Хреновского леса. Расстояние не велико, но среда иная. Хреновские дубы у нас хуже растут, чем у себя, в родном лесу. А местные, чьи деды-прадеды здесь жили, все вон какие крепкие.

Когда и хреновские, и шиповские деревца поднялись, старые дубы над ними срубили. Делали это по-разному. На одном участке вековой лес убрали полностью. На другом — только половину. Что же получилось? Там, где молодняк рос открыто, на свободе, без затенения, он развился отлично: света много, влаги достаточно. А под пологом стариков рост дубков замедлился — пищевой и световой паек был урезан.

Не юнашевские ли дубки натолкнули Крыжановского на тему его кандидатской диссертации? Оказывается, влияние солнечного освещения на молодые деревца можно учесть буквально по часам. Если солнце освещает вершинку дубка всего только один час, такой дубок не жилец — обречен на верную гибель. Если освещение длится от двух до четырех часов, дубок выживет, но будет уродец — торчок. И только длительное освещение обеспечивает нормальное развитие дерева. А если солнце озаряет дубок еще дольше? Тогда дубок даст не один побег — обычный, майский, а еще два — июньский и августовский. Отсюда вывод: если уж рубить старые дубы, надо рубить их сразу же после появления подроста. Молодняк быстрее войдет в силу.

Я заметил: Шаповалов, слушая Крыжановского, что-то заскучал. То сожмет челюсти, подавляя зевоту, то взглянет в сторону «козла», оставленного на бывшей воровской дороге. Кажется, Константин Викторович тоже это заметил, говорит сдержаннее, суше. Гость явно недоволен, но чем?

— Можно пойти дальше, в глубь насаждения, — нерешительно предлагает Крыжановский, — увидим второй участок Юнаша с оставшимися старыми деревьями.

— Да нет, не стоит, — Шаповалов поворачивается, идет к «козлу».

Мы молча следуем за ним. Что случилось? Почему такая резкая перемена настроения?

Крыжановский чуть поотстал, идет глядя в землю. Шаповалов замедлил шаг, поджидает Крыжановского.

— Константин Викторович, разрешите сказать откровенно, вопреки этикету?

— Разумеется. Что же нам скрывать друг от друга…

— Так вот, я сейчас слушал вас, думал: Шиповская лесная станция, кажется, хорошо ужилась со своим соседом — леспромхозом. Неужели же нашли общий язык? Помогаете им расчетами в промышленных рубках?

Шаповалов уже сердится, и сердится не на шутку, шляпа сбита на затылок, пиджак распахнут.

Крыжановский, не подымая головы, говорит тихо:

— А что же нам делать? Воспрепятствовать промышленным рубкам мы не можем. Надо уберечь лес от окончательного уничтожения.

— Рассчитывая сроки рубки?

Шаповалов вдруг останавливается. Солнце пробилось сквозь не густые еще кроны, толстое стекло очков сверкнуло острым белым лучиком. Крыжановский зажмурился, ступил шаг назад.

— Андрей Андреевич, сила солому ломит.