Облака и звезды

Сборы длились допоздна. На рассвете отрядный грузовик и штабная полуторка, приданная отряду для переезда, груженные инструментами, рюкзаками, чемоданами, спальными мешками, стояли наготове. Курбатов запер на замок дверь штаба, в последний раз оглядел машины.

— Все на местах?

— Все! — хором ответили мы.

Начальник сел в кабину грузовика.

— Трогай, Басар.

Отряд номер два двинулся в путь.

Сидя в кузове, я думал о первых днях работы. Кажется, с начальством получилось не так уж плохо. Впрочем, окончательные выводы, пожалуй, делать преждевременно. Но пока чета Курбатовых вела себя вполне корректно: не выделяют среди других, не тычут в нос «неофита», как Калугин. Правда, он гораздо старше. Пожалуй, эта колючесть уже от возраста. А Курбатовым, может, просто пока случай не подвернулся. В конце концов они увидят и поймут, что новый геоботаник, первогодок, неофит и так далее все же несколько способнее их обоих. Больше ему отпущено природой. И никуда от этого не денешься. А придет это понимание — кто знает, какие чувства пробудит оно в душе начальника и его супруги? Всегда неприятно сознавать, что некто умнее, одареннее тебя, в особенности если сей некто — твой подчиненный. Ведь по идее начальник должен быть выше подчиненного. А тут вдруг выходит наоборот… Нет, нет, надо подождать с выводами. А пока будем настороже. Это никогда не помешает — сдержанность, корректность, скрытность. С какой стороны ни подойди — придраться не к чему.

Через заднее оконце в кабине я увидел, как Басар, переключая скорости, нетерпеливо поглядывает на спидометр.

— Такыров дожидается, — усмехнулся сидевший рядом со мной в кузове Костя. — Вам не приходилось по ним ездить? Сейчас прокатитесь.

Ухабистая дорога оборвалась совершенно неожиданно — она «влилась» в такыр и исчезла. Мы выехали на огромную плоскую глинистую равнину, уходящую вдаль.

— Живем, Басар? — перегнувшись к кабине, крикнул Костя.

Грузовик с места набрал скорость. Колеса его не оставляли следа. Мы ехали словно по асфальту. Совершенно голый такыр тянулся на километры.

Он так же сразу окончился, как и возник, — машины сбавили ход, переваливаясь пошли по песку. Вокруг снова был уже знакомый ландшафт — бугристо-котловинные пески, простиравшиеся до самого горизонта. Среди этой унылой природы нам предстояло жить и работать.

Мы остановились в большой котловине, невдалеке от колодца Дехча. Здесь еще весной был разбит лагерь, теперь после июльской жары отряд вернулся на старое, обжитое место. Нашей задачей было обследование района, составление специальных геоботанических, почвенных и мелиоративных карт, выявление массивов подвижного песка среди пастбищ.

Начались пустынные будни.

…Первым в отряде просыпается повар Илюша Чараев. Накануне он завел будильник. Третий час утра. Скоро рассвет, а пока восток темен и мглист. Ветер утих с полуночи. Поспать бы… Но время не ждет. Илюша разжигает плиту, чистит картошку.

Через час завтрак готов. На востоке слабо проступает светлая полоса. Она становится зеленоватой, розовой, малиновой. Чараев подходит к обломку рельса, висящему возле кухни, ударяет по нему топориком:

— Подъем!

Лагерь оживает. Из палаток, потягиваясь, выходят люди. Начинается умывание возле челеков.

Через полчаса завтрак окончен. Оборудование со вчерашнего дня лежит в кузове.

— Басар, готов? — Курбатов надевает через плечо полевую сумку. — По коням!

Мы садимся в машину. Трубит сигнал, прощально машет кепкой повар — он на весь день остается один в лагере.

— Илюша, гороховый суп свари! — кричит из кузова Костя.

Все светлое время мы проводим в песках. Дорог каждый погожий день — осень не за горами. С ней придут циклоны, задуют сильные ветры. Поэтому решено «жать на всю железку» — работать без выходных. Выходной день — ветреный день, но пока что в песках тихо, солнечно, жарко.

Дни неотличимо похожи — они совпадают в часах, кажется, даже в минутах. Ровно в шесть мы с Калугиным подходим к пикету геодезического хода, где зашабашили накануне, когда зашло солнце и стало невозможно отличить эфедру от кандыма.

Я раскрываю, дневник на чистой странице, проставляю номер очередного описания, указываю виды кустарников первого и второго яруса, затем идут травянистые растения. Сообщество, рост, стадия биологического развития — все то же, что вчера, позавчера, третьего дня…

Гербарий однообразен — я беру почти одни и те же растения. Только чтобы подтвердить, описания в дневнике. Редко-редко, попадается что-нибудь неизвестное. Эти растения вечером определяются по «флоре».

Нет, не таким, совсем не таким представлял я себе изыскания в пустыне! Где поиски, находки, новые открытия? Для них нет ни места, ни времени. Прошла всего неделя, а мне показалось, что у колодца Дехча мы живем добрый месяц.

Вечером, Курбатов на пятиминутке вычисляет вчерашнюю выработку: выполнено или нет дневное задание. Площадь определена наперед, словно мы каждый день в песках и всегда светит солнце, всегда дует только несильный, приятный освежающий ветер.

Я спросил начальника:

— А если разразится буря или землетрясение поглотит бугристо-котловинные пески? Туркмения — район землетрясений. Как же мы тогда выполним задание?

Курбатов, улыбнулся.

— В песках землетрясения не страшны. Здесь не город. Да и в городе, если заблаговременно выйти из дома, тоже не страшно. Это только в священном писании земля поглощает грешные города. А нас за что поглощать? Скромные честные труженики.

Он засмеялся. Крупные зубы на дочерна загорелом лице белеют резко, как у негра.

Мы ничего не читаем, редко слушаем радио — многочасовая работа в песках, камералка после поля забирают все силы, все время. Вернувшись в лагерь, мы разбредаемся по своим палаткам. Илюша Чараев разносит «обедо-ужин». Едим, лежа на раскладушках, — от усталости трудно подняться. Отдохнув с полчаса, зажигаем «летучие мыши» и принимаемся за обработку материалов. Я раскладываю по гербарным сеткам собранные растения, Инна Васильевна возится с почвенными образцами, Калугин переносит на планшет закартированные участки. Курбатов с Костей чертят на завтра геодезические ходы и боковые ответвления от них — визиры.

Проходит час, другой, в палатках гаснут огни, лагерь погружается в сон.

Однообразие пустынного быта сильно угнетало меня. Этак вернешься из Каракумов с пустыми руками, не наберется материала даже для краткой заметки. Зачем было сюда ехать? Останься я в Москве — мог бы кое-что обработать из старых казахстанских или белорусских наблюдений. Где же выход? Если моих товарищей вполне устраивают тусклые «труды и дни» — что же, дело хозяйское. Но я способен на большее.

Я решил работать в двух планах — вести обычные стандартные изыскания и пытливо, как натуралист, исследовать пустыню, искать в ней новое, неизвестное.

С Калугиным мы теперь разговаривали мало. Запас его знаний о пустыне, кажется, был исчерпан. Раз или два он пытался, как в первые дни, просвещать «неофита», объяснял что-то о пустынном рельефе, но я, не дослушав, переводил разговор на другую тему.

Менялись отработанные планшеты, а ландшафт оставался тот же, изредка среди здоровых спокойных песков попадались цепочки невысоких барханов. Они лежали вдали от колодцев и были неопасны. Ложбинки с сюзенами, встречавшиеся здесь, напоминали ту, самую первую ложбинку, у колодца Капланли. Эти ложбинки особенно привлекали меня, — жизнь в них подвергалась постоянным изменениям. Там не было покоя, неколебимой устойчивости. Там всегда шла борьба, всегда ветер и песок подстерегали сюзены и селины, всегда стремились напасть на них, засыпать, заглушить, убить. Но сюзены и селины не думали об опасности, — они зеленели, цвели, плодоносили, давали жизнь потомству; если случалась беда — встречали ее смело, лицом к лицу, боролись, гибли, иногда побеждали.