Обнаженность
Шрифт:
Я на миг закрыла глаза, вспомнив его прикосновения, его ласки, его слова, посвященные мне, глубоко погрузившись в тот мир любви, в ту частичку его, которую я продолжала хранить глубоко внутри себя и к которой я обратилась впервые со дня нашей разлуки.
В приёмной послышался гул. Разговоры и бурные обсуждения чего-то заставили меня вернуться из мира фантазии, в котором я вновь была с ним, вновь смотрела ему в глаза, делилась своими бурными эмоциями и вновь чувствовала его прикосновения.
По истечению нескольких минут гул стих, и в кабинет вошел Виталий.
Он с нетерпением протянул мне небольшую,
– Тебе это только что доставил курьер.
Виталий стоял, содрогаясь в нетерпении увидеть содержимое, и не собирался сдвинуться с места.
– Это из магазина Tiffany!
– пояснил, будто я сама не видела могущественного логотипа, красующегося скромными черными буквами на светло-бирюзовом фоне.
Доставка из "Tiffany &Co” на самом деле была адресована мне, и мне не терпелось моментально вскрыть небольшую коробочку, которую я извлекла из сумочки.
– Ну что? Ну что?
– с нетерпением, почти подпрыгивая, спрашивал Виталий, не сводя глаз с заветной коробочки.
Я отложила её в сторону, выражая безразличность, в ожидании спада любопытства. На самом деле, мне не терпелось заглянуть в неё…
Как только я осталась одна, я прикрыла дверь и открыла презент, зная наверняка, кто мог быть его отправителем.
В коробочке - голубой кусочек неба - тонкая цепочка с нежной, хрупкой, как сама влюбленность капелькой аквамарина цвета моих глаз. И записка: "Я хочу увидеть тебя! Сегодня! Сейчас! – Амал.”
ГЛАВА 20.
В каждой семье есть тот незаменимый человек, который своим существованием подклеивает разбитые уголки каждого из нас, собирает нас вместе и заставляет нас чувствовать эту принадлежность к узкому кругу общества - к семье. И мы бесимся и раздражаемся его вмешательством в наши дела и в интимные подробности нашей жизни, злимся на вопросы, которыми одолевает он нас в своем присутствии, но, несмотря на это, продолжаем чувствовать в нем эту близость родной земли, родного края, родного дома.
Так, одним ранним утром я была пробуждена мокрым поцелуем, захватывающими в тюремный плен, как пойманного пленника руками и пряным запахом мягкого, знакомого тела...
Как ураган, как стихия, примерно раз в месяц, без предупреждения бабушка появлялась в нашей московской квартире ранним утром, вытаскивала нас из постели и устраивала полный допрос, не соблюдая никаких личных границ. Она также разглядывала видимые изменения в каждом из нас и комментировала каждое действие, каждый жест, как и свойственно всем бабушкам.
– Что же это! Все еще спишь! Ну, куда же это годится!
– зазвучал её звонкий голос, от которого в нашей квартире невозможно было укрыться.
– Бабуль! Я не одета! Дай проснуться, одеться! Не маленькая уже!
Я все больше заворачивалась в одеяло, пряча под него голову и энергично вытирая щеки, испытавшие бабушкино излишнее выражение любви.
– Давай, давай, поднимайся! Как отец прям! До 8 в кровати, что за дело? Поднимайся! Я
тебе блинчиков напекла!– еще звонче восклицала она, удаляясь шустрыми шагами по коридору в сторону кухни.
Моя мама, будучи преподавателем в университете, уезжала на работу ранним утром. Она самая первая поднималась и самая первая исчезала по утрам из дома. На протяжении многих лет завтраки я проводила в компании моего отца и крепкого, свежемолотого кофе.
Так, где же он был сейчас? Ни один звук в квартире не оповещал мне о его присутствии. И почему внимание бабушки было сконцентрировано на мне одной?
– Предатели! Трусы! Дезертиры!
– мысленно перечисляла я, не показываясь из-под одеяла, прилагательные, которые могли бы дать определение капитулировавшим членам семьи, а конкретнее, моему отцу, который, не выдержав давления в свою сторону, как никогда рано уехал на работу, оставив меня за завтраком наедине с бабушкой и её чрезмерным вниманием.
Моё возмущение росло… А из кухни начал доноситься неповторимый, незабываемый запах. Он заставил меня на несколько секунд забыть о своём возмущении.
Лениво выбравшись из кровати, я последовала за сладким, пленяющим ароматом, который привёл меня на кухню.
На столе лежала стопка свежеиспеченных блинчиков. Я схватила один из них, положила на блюдечко, плюхнула в него ложку малинового варенья и, еще не присев, нетерпеливо откусила. Тонкий блинчик, заправленный малиной, напоминал вкус детства…
– Вымой руки! Сядь хорошо!
– возмутилась бабушка, вырывая у меня из рук остаток блинчика, в то время как я уже обсасывала свои сладкие пальцы.
Я подобрала ноги на стул и поудобнее устроилась за кухонным столом.
Бабушка продолжала хлопотать за моей спиной. Её внимание было везде и всюду. Она поправила мою осанку и связала падающие на лицо волосы в тугой пучок, который, казалось, оставит меня без дорогого мне украшения - самих волос.
Я издала скрипящий, недовольный звук и продолжила наслаждаться любимым завтраком.
Мой завтрак приобрел еще более сладкий вкус, когда входящий звонок на мой телефон отозвался дозой эндорфина в голове.
Голос Амала нежно пробуждал меня ласковым, утренним приветствием. Я смутилась, покраснела и попыталась сдержать расплывшуюся улыбку. А затем, коротко ответив на его возбуждающий меня монолог и пообещав ему скорую встречу, положила трубку.
– Это… твой жених?
– с интересом спросила бабушка, посматривая на мои раскрасневшиеся щеки.
Ко мне вернулось возмущение. В моей голове не укладывалось, по какой причине бабушка называла "женихом" любого знакомого мне мужчину вне нашего семейного окружения.
– Это... Просто друг...
– тихо, почти неслышно пробормотала я, пережёвывая кусочек блина.
Я опустила ресницы и припрятала телефон за своим локтем в углу стола - подальше от бабушкиного взгляда, чтобы избежать лишних вопросов.
– А что это вы не по-русски разговариваете?
– спросила она с недоумением.
– Он из Саудовской Аравии.
– ответила я коротко и вновь попыталась уйти от разговора, наполнив свою чашку кофе.
– Боже мой! Мусульманин! И темненький наверно?!
– еще с большим удивлением и с долей возмущения воскликнула она, продолжая вытирать мокрую чайную ложечку кухонным полотенцем.