Обречённые. Том 1

Из липких объятий усталости Пака раз за разом выдёргивала злоба. Он хотел жить — и не просто жить, а драться с убийцами, мстить за погибающее Подкуполье. Злоба не давала впасть в гибельное забытьё, раз за разом поднимала на ослабевшие ноги и заставляла идти на охоту. Охотился же он на всё живое — на крыс, кошек, собак, мутировавших до неузнаваемости голубей, превратившихся в каких-то чудовищных птеродактилей о трёх головах.

Обломки кирпичей и подобранные здесь же, в развалинах, ржавые железки — всё в его руках становилось оружием. А когда последние, уже в агонии, подёргивания зверья стихали, Пак хватал ещё тёплую тушку, рвал её клешнями на парящие куски — и торопливо заталкивал еду в рот, пачкаясь кровью, не давая себе труда очистить мясо от шкурок, вырвать кости, выбросить внутренности. Изнеженный житель Забарьерья наверняка бы помер от кровавого поноса, но Пак был родом отсюда, он с молодых лет приучился есть всё, кроме дерева, камня и металла. Ну, и чёрной слизи, конечно. Несмотря ни на что, Пак постепенно поправлялся.

Покинуть убежище он решился непроглядной, даже по подкупольским меркам, дождливой ночью. Восточный ветер нагнал ядовитых туч, и воцарились свинцовые сумерки. Стоило солнцу сесть, они превратились в непроглядную, как в погребе, тьму: жителю Забарьерья, чтобы увидеть свои руки, понадобилось бы поднести их вплотную к лицу. Местные могли худо-бедно видеть землю под ногами: привыкли. Руины тонули в густом, горьком, наполненном гарью и какой-то химической дрянью воздухе, с неба то сыпалась сажа, то лил чёрный, зловонный дождь. Пак не знал мудрёного слова «радиация», но станции радиационного контроля забарьерцев наверняка показывали много интересного. Впрочем, Паку было плевать. Ещё в посёлке, до войны, такое случалось частенько. Самые слабые из поселковых дохли ещё в детстве, кого-то тошнило, у кого-то болели головы и выпадали волосы, но всё это проходило: те, кто выживали, приспосабливались и не к такому. А что у кого четыре глаза вырастало, у кого тюлений хвост, а у кого кожа покрывалась рыбьей чешуёй, так это ерунда. Главное, не стать, как выродки Эды Огрызины.

Пак шагал по раскисшей земле, дождь смывал с него грязь и тут же добавлял новую. В этой новой грязи дохли приставшие в колодце вши и блохи, и Пак только чувствовал облегчение. Когда водичка попадала в глаза, их изрядно щипало — но и это было не смертельно. Зато ни один «турист», ни одна громыхалка или тарахтелка, не покинут в такую ночь своих укрытий. Чистенькими хотят остаться, неприязненно подумал Хитрец. И даже воевать — безопасно и со всеми удобствами.

Пак пересёк широкую, почти скрывшуюся под зарослями мутантской травы дорогу — и чахлый лес сменился развалинами. Бесконечным, в котором можно плутать годами, лабиринтом развалин. Пак видел его только с воздуха, да и то лишь часть и очень недолго. Тогда каменный хаос не казался таким огромным. Раньше Пак не задумывался, что это за стены такие, но после Забарьерья понял: когда-то всё это были дома. Большинство время разрушило до основания, оставив только груду кирпичей и бетонных обломков с ржавыми прутьями арматуры. Но местами первые этажи сохранились, кое-где остались вторые, и даже третьи. Не везде провалились перекрытия, и тогда внутри было относительно сухо и чисто. Пак только удивлённо покрутил головой: у них в посёлке все жили в грязных, сырых хижинах, а от домов сохранились лишь основания несущих стен, и то не всех. Что ж, на то он и город. Как его, едрит-переедрит, называют «туристы»? Москва? Ну, пусть будет Москва.

Пришло в голову и такое: сколько же тут жило народу, когда эти развалины были домами, и некоторые — по нескольку этажей? А сколько останется — после недавней чистки?

…На трупы он наткнулся в первом же доме с уцелевшими прикрытиями. То ли их убили недавно и ещё не успели унести, то ли выносить трупы было лениво — но тела лежали там и в таких позах, где застигла смерть. Одетый в потрёпанный комбинезон длиннорукий лысый мужичок с непропорционально низким лбом и неаккуратной дыркой над правым глазом — он так напомнил незабвенного Папашу Пуго, что Пак вздрогнул. Конечно, по сравнению с Папашей этому повезло: он не горел в напалмовом пламени, а умер прежде, чем успел понять, что произошло. Крест-накрест на его труп легла женщина: ядрёная бабища с крутыми бёдрами и крупной тяжёлой грудью (и грудь была вполне человеческой, только вот грудей-то было четыре), живот выпирал из-под лохмотьев: похоже, ей вот-вот пришла бы пора рожать. Выстрелом в живот-то её и убили, причём, судя по забрызгавшим всё вокруг багровым кляксам, тяжёлому запаху вспоротой брюшины и раскиданным по комнате клочьям мяса, пуля была разрывной. Длинные, как у птицы, когти обломлены, пальцы окровавлены — корчась в агонии, она скребла цементный пол. Вон, и борозды, оставленные в камне, и засохшие бурые потёки.

В дальнем углу комнатки валялись несколько тел помельче. Только одно было о двух головах и трёх ногах — остальные, если не считать больших и длинных, будто заячьих ушей, были почти как людские дети. Одурев от ужаса, детишки забились в углы, их добивали одиночными в головы, головку одному размозжили прикладом. Пак представил себе, как палачи смеялись, соревновались в меткости, делали ставки: разлетится ли голова этого щенка от выстрела, или нет? А потом, наверное, поехали домой, ощущая себя героями — или на свой опорный пункт здесь, в Подкуполье. И там пили пиво, смотрели порнушку по инфоцентру, лапали продажных красоток, заливая им о своих подвигах.

О да, разумеется, они не скажут, что убивали простых работяг, баб на сносях и детишек. Окажется, что они отстреливали кровожадных монстров, защищали мир от заразы, этому миру грозящей. И что тот пилот, что накурился перед вылетом травки и сдуру вогнал свой гравилёт в развалины, был на самом деле растерзан и сожран мутантами, и пока не исчез в слюнявой пасти монстра, кричал: «Слава демократии!»

Благодаря Отшельнику Пак знал, как это происходит, и что знают о войне обыватели Забарьерья. Да и сам пообтёрся в Забарьерье, узнал про такую штуку, как инфоцентр. И ненавидел тех, кто не убивает, но за пивком смотрит по инфоцентру новости из Подкуполья, ещё больше тех, которые в танках и боевых скафандрах.

Теперь Пак частенько натыкался на трупы. Женщины, дети, старики, и, конечно, мужички. Безответные работяги, которым бы смену достоять, наскоро поесть, чем кто-то там послал, да к кранику присосаться. И — по ту сторону Подкуполья — сытые, героически борющиеся с ожирением обыватели. Вам что, на хлеб и пойло не хватало, что вы сюда полезли?! Мы вам что, мешали?

Больше всего мертвецов, растерзанных, обгорелых, облитых с воздуха какой-то едучей дрянью, было на площади, некогда именовавшейся Красной. Вывороченная с фундаментом, переломленная посередине, поперёк площади валялась исполинская колонна. Сбитая с неё покорёженная голова Андрона Цуккермана была покрыта копотью, птичьим помётом, а теперь ещё кровью и дерьмом из расплющенных кишок. Пули и осколки оставили на ней отметины, местами чугун оплавило напалмовое пламя, местами — испоганили прилипшие горелые ошмётки.

На первый взгляд казалось: живых на площади нет — только бесконечные гекатомбы изуродованных трупов, обугленных обломков и битого кирпича. Но тогда кто же пищал, скрёб бесчисленными коготками по старой брусчатке, хрустел и чавкал, пожирая привалившее мясо? Между ног Пака с писком пронеслась опоздавшая на пир крупная, килограмма на полтора, крыса. Этим пакостным тварям, уже мало чем напоминавшим своих забарьерных товарок, были нипочём и зараза, и химия, и радиация. Они жрали мёртвых подкуполян, а если зазеваются и не успеют залезть на дерево или стену — и живых тоже. Пак с поселковой малышнёй и сами-то пару раз спасались от крупных стай на ржавых остовах машин. Помнится, ещё б чуть-чуть — и придурка Бандыру сожрали задолго до убийц из Забарьерья. Если бы ржавое железо провалилось под тяжестью малышни, то и рассказывать было бы не о ком.

Едва затихла бойня, на мёртвую площадь потянулись бесконечные серые орды. Тут справляло кровавое пиршество, наверное, всё крысиное царство Москвы. Им не было дела до того, что они следующие, что приходит конец самому их миру. Они просто жрали, торопясь набить желудки, и больше ни на что не обращали внимания. Нападать на главные стаи, понял Пак, смерти подобно. Но вот те, кто с краю… Пак слишком давно ничего не ел, даже резь в желудке превратилась в тупую, ноющую боль. Подкуполянам голодать, конечно, не впервой, но на пустой желудок не повоюешь. Пак подобрал потрескавшийся от напалмового жара, оплавившийся до чёрной гладкой корки кирпич и, осторожно подкрадываясь так, чтобы ветер дул со стороны крыс, двинулся наперерез небольшой стае. Твари они, даром что умные и свирепые, но трусливые. Если прикончить первым же броском вон ту, самую крупную и наглую, уже вцепившуюся в скрюченную в агонии трёхпалую руку-лапу, остальные просто разбегутся. И пока не выберут себе нового главаря, ни на кого охотиться не будут. Останется подобрать мохнатый вонючий трупик прежде, чем сожрут твари из других стай, и забиться куда-нибудь повыше. Там можно и перекусить, а запить из ближайшей лужи, благо, после чёрного ливня их предостаточно.

Ну, всё, пора. Твари увлечённо терзали мёртвого трёхрогого здоровяка, глаза уже выклевали помойные вороны — в большом количестве тоже та ещё проблема, и от них спасение не высота, а подземелья. Если ещё и их принесёт нелёгкая, одиночку не выручит и стреляющая железяка. Остаётся ждать — и думать.

Пак Хитрец метнул свой обломок, когда до тварей оставалось метра четыре — дальше всё тонуло во мраке. Камень с силой ударил крысу поперёк хребта, зверюгу отшвырнуло от трупа. Ещё одна тварь, что чавкала, выгрызая промежность, даже не обернулась. Остальные с испуганным писком бросились в разные стороны. Теперь всё решает быстрота. Через несколько секунд добычу придётся вырывать у новых едоков — и, увы, эффект внезапности уже утрачен.

В полтора прыжка Пак добрался до цели, схватил окровавленную тушку, на всякий пожарный клешнёй откусил крысе голову… Сперва правую, потом и левую. Кирпич переломил крысе хребет, но вряд ли убил. Ещё цапнет за основание клешни — зубки у неё такие, что прокусит на раз, а заразы в вонючей пасти немеренно.

С тушкой в руках Пак вихрем промчался по брусчатке, забрался в какое-то мрачное полуразвалившееся здание. Некогда тут был магазин, и назывался он ГУМом, но даже если бы Пак это знал, ему было без разницы. Стеклянная кровля давным-давно провалилась, но почти все павильоны на первом, втором и даже третьем этаже уцелели. Даже пара чугунных мостов, лишившихся, правда, перил, ещё нависали над пустыми переходами и полными засохшего дерьма фонтанами. Конечно, ничего ценного тут давно не было, а жили — именно жили, теперь они на площади, крысиным кормом лежат — обыкновенные мутанты. Их-то добро в фонтанах и отложилось. Теперь бывший ГУМ чёрен и мёртв, единственным звуком был шелест радиоактивного дождя, да чавканье вездесущей слизи под ногами.