Общество гурманов (сборник)

— Последую твоему примеру, — согласился Сент-Ив. Он заметил, что подъехал доктор Пулман на своем фургоне. — Представлю тебя Ламонту Пулману, — сказал он Гилберту. — Он известный натуралист, а заодно здешний коронер, и последнее время занимался расследованием бесчинств бумажной фабрики «Мажестик».

Они подошли к доктору Пулману, невысокому человечку в характерном лабораторном халате, покрытом пятнами непонятного происхождения. Пулман и Фробишер пожали друг другу руки, а затем трое мужчин осмотрели размещенную в фургоне Пулмана коллекцию склянок, где плавали заспиртованные отравленные птицы, рыбы и земноводные. Доктор Пулман показал им язвы и пятна на разложившейся или изменившей цвет плоти: все это объяснялось действием ядов, найденных в пробах воды из ручья Эклис-Брук ниже по течению от фабрики. Сент-Ив заметил, что Фробишера явно расстроило увиденное. Неопровержимые доказательства. Они перенесли склянки в дом и вытащили их из ящиков.

Вскоре Матушка Ласвелл пригласила в дом всех гостей и предложила им осмотреть склянки. Сент-Ив и Фробишер отошли к дальней двери, чтобы послушать выступление доктора Пулмана перед собранием. Ничего нового из речи коронера Сент-Ив не вынес, если не считать подтверждения своих догадок. Чем не менее многие, в том числе и Гилберт Фробишер, были искренне возмущены.

После речи Пулмана Матушка Ласвелл обратилась к присутствующим с призывом всем вместе выступить против творимых фабрикой бесчинств и раздала брошюрку, рассказывающую о деятельности «Друзей реки Медуэй». Она поблагодарила коронера и через распахнутые стеклянные двери вывела гостей за дом, на широкий луг, раскинувшийся до самого леса. Сент-Ив догадался, что именно здесь, на лугу, и состоятся «развлечения».

— Я в сомнении, — сказал Фробишер, когда они нашли удобное место, откуда открывался хороший обзор. — Я обещал Чарлзу Тауноверу прийти завтра, поговорить о капиталовложениях. Но теперь понимаю, что не могу. Все не так просто, как я думал, а если на фабрике творится что-то неладное, то и я замажусь в их делах или еще в какой-нибудь другой грязи. Пожалуй, отговорюсь, передам ему, что мне нездоровится, чтобы выиграть немного времени.

— Мудрое решение. Однако вот что я думаю: не сходить ли мне на фабрику завтра, посмотреть, что он за человек? Что, если я представлюсь твоим другом? Я мог бы передать ему твои извинения, а заодно проникнуть туда, куда иным способом мне не попасть.

— Тебя не смущает, что придется немного погрешить против истины от моего имени?

— Ничуть, — ответил Сент-Ив. — Финн Конрад завтра с радостью покажет тебе здешних птиц. На одном из дубов живет очень приветливая сова.

— Чудесно. О! — сказал Гилберт, указывая подбородком в сторону. — А вот и Матушка Ласвелл готовится нас развлечь.

Траву на лугу скосили под самый корень, как на площадке для крикета, а вокруг расставили импровизированные деревянные столы с лампами посередине; возле них, смеясь и переговариваясь, толпились гости. На траве стояло шесть картонных зданий высотой по пояс, соединенных картонными дорожками, с картонными оградами, тщательно раскрашенных, вплоть до черепицы на крышах, и воспроизведенных во всех деталях: с окнами и дверями, дымовыми трубами и лестницами. Рядом имелись каретный сарай и хлев — все точно, насколько Сент-Ив помнил по своим ночным приключениям в окрестностях фабрики несколько дней назад. На полотнище, натянутом между двумя деревянными шестами над сооружением, значилось: «Бумажная фабрика „Мажестик“». От полотнища к крышам зданий тянулись бумажные ленты.

— Работа Матушки Ласвелл, — сказал Сент-Ив Фробишеру. — Она не лишена художественных способностей.

— И весьма тщательно проделанная работа, — отметил Гилберт. — Даже световые люки в крышах на месте. Ума не приложу, к чему такие усилия, если она ненавидит фабрику.

Матушка Ласвелл вышла на середину лужайки в сопровождении Билла Кракена. Кракен, обычно казавшийся придурковатым из-за вечно нечесаных волос и нелепой припадающей походки — он ходил, словно навстречу дул ураганный ветер, — сегодня выглядел сравнительно прилично: куртка, расшитый жилет и потертый котелок, надвинутый на самые брови. В руке он что-то нес — судя по всему, сплетенный из камыша факел.

Матушка Ласвелл облачилась в просторное лиловое платье с россыпью звезд на корсаже. Встав под звездным небом с поднятой вверх рукой, как фигура с книжной иллюстрации, она жестом призвала собравшихся к тишине и заговорила звучным голосом.

— Вы только что своими глазами видели коллекцию отравленных животных — это лишь малая толика, Медуэй унесла в море тысячи. Перед вами макет бумажной фабрики «Мажестик», что сбрасывает грязные ядовитые воды в реку, невзирая ни на закон, ни на общепринятые правила, — она выдержала многозначительную паузу и продолжала: — Эта модель выполнена очень точно, в пропорции, согласно цифрам, которые сообщила мне милая девушка по имени Дейзи Дампел. Дейзи работала на фабрике и в результате заболела. Вчера Дейзи нашли убитой. Кто ее убил? Могу сказать только, что человек, обвиненный в этом преступлении, найден повешенным в камере сегодня утром — не выдержал угрызений совести, как нам сообщают газеты. Быть может, это и правда. А быть может, это лишь часть большой лжи. Быть может, невинный мужчина и невинная девушка убиты людьми, готовыми потерять душу, лишь бы приобрести весь мир!

Сент-Ив еще не слыхал об этом суициде, но развитие событий показалось ему странным — уж больно удобно: девушка убита, ее предполагаемый убийца сразу погиб, дело счастливым образом раскрыто или, по меньшей мере, закрыто. В словах Матушки Ласвелл «быть может, это и правда» явно сквозила ирония, скорее всего вполне обоснованная. Не исключено, что Матушка и сама ступила сейчас на тонкий лед, во всеуслышание заявив о своих подозрениях. В общем, она, безусловно, права, с этим Лэнгдон готов согласиться. Но ее общество состоит далеко не только из нее одной, а она взяла на себя смелость высказаться от общего имени, воодушевленная своей неопровержимой, по ее мнению, правотой.

Матушка подняла руки, призывая к тишине толпу, над которой стоял гул разговоров, оживленных, без сомнения, и алкоголем. Она кивнула Кракену, который чиркнул спичкой «Люцифер» по подошве ботинка и запалил пропитанный воском камышовый факел.

— Поджигай! — скомандовала Матушка Ласвелл, и Кракен поднес факел к полотнищу, тут же вспыхнувшему ярким пламенем. Вдвоем они отошли к ближайшему столу, пока языки пламени ползли по жгутам. Огонь немного притих, перекидываясь на здания макета, но потом быстро охватил картонную черепицу на крышах. Сент-Ив заинтересовался, чем пропитали полотнище и жгуты, чтобы они так хорошо горели, — наверное, парафином.

Объятые огнем стены фабрики рухнули, пламя взметнулось ввысь. Здания горели одно за другим, пока все не превратились в тлеющие развалины. Гости радостно кричали и аплодировали, многие поднимали бокалы, приглашая всех выпить.

Сент-Ив заметил, что фотограф вместе с мальчиком лет десяти или двенадцати на вид поспешно собирает свои приспособления в тележку; очень скоро они вдвоем покатили тележку по траве, явно торопясь уйти пораньше, пока не начали расходиться остальные. Скоро огонь догорел и, несмотря на свет ламп, сгустилась темнота. Прелесть звездного неба и темного леса за лугом ярко контрастировали со смрадным пятном пожарища.

ГЛАВА 10 ПРАВОЕ ДЕЛО

В доме стояла тишина: дети уже улеглись на кушетки на антресолях и заснули или притворялись спящими. Они хотели ночевать в амбаре со слоном, совами и летучими мышами (Ларкин предложила научить их убивать крыс, кидая дубинку), но Элис и Гилберт Фробишер решили, что летнее солнцестояние в Кенте — еще и крысиный праздник, и хвостатым негодникам следует дать передышку.

— Удивительно: задернув полог кровати, словно отгораживаешься от всего остального мира, — задумчиво произнесла Элис. — Как в палатке в лесу, правда? Или где-то на необитаемом острове. Такое чувство, что можно говорить и делать практически все что угодно и никто не заметит.

— Забавно, что ты об этом заговорила, — подхватил Сент-Ив. — Я только вчера размышлял об островах — что мы живем в каком-то смысле на острове, на зачарованном острове, особенно в это время года.

Они лежали, глядя на озаренный свечами полог — гобелен ночного неба, просвечивающего сквозь ветви и листву, прикрепленный по углам к высоким столбикам кровати. Теплый ночной ветер колыхал занавески на окнах, открытые, как и полог кровати со стороны окна, чтобы без помех наслаждаться видом.