Общество самоубийц

Но она все равно его надела. На ощупь платье казалось таким нежным, что Анье захотелось почувствовать его на коже. Текучая, как молоко, розовато-золотистая ткань скользнула по телу мягкими волнами. Анья повернулась к зеркалу, выставив одну ногу вперед — передразнивая привычные движения матери, когда та мерила платья перед выступлением.

Только вот когда Анья увидела себя в зеркале, она почувствовала, что в ней вскипают какие-то странные эмоции. Она вдруг начала замерзшими пальцами разглаживать на себе ткань, а волосы собрала одной рукой вверх, изобразив что-то вроде прически. Несколько прядей упали по сторонам лица, в мягком театральном свете примерочной они казались темнозол отыми.

Слезы она сначала заметила в зеркале и только потом почувствовала на лице. Они полились из глаз быстрым и горячим потоком. Анья не осела на пол, не издала ни звука, не закрыла лицо руками. Она просто стояла, приподняв волосы одной рукой, и щеки ее блестели от безмолвных слез.

— У вас все в порядке? — чопорный голос продавщицы, словно ножом, прорезал атмосферу примерочной.

Анья отпустила волосы.

— Да, — ответила она. — Очень красиво. А вы не могли бы принести мне платье другого оттенка? Что-нибудь синее или серое?

— Да, конечно.

Через минуту продавщица просунула за шторку вешалку с новым платьем такого же покроя, но в синих тонах.

— «Морские волны в сумерках», — объявила она.

Анья вытерла слезы и переоделась в синее платье. Теперь она смотрелась в зеркало сосредоточенно и по-деловому. Она впервые появится на публике в новом качестве. Анья не сомневалась, что слухи уже разошлись, но скоро всё будет объявлено официально, как положено. Придет много народу, соберутся важные люди. Будет оркестр. Может, она даже сыграет.

«Морские волны» не годились — этот оттенок синего придавал лицу Аньи нездоровый цвет. Ей не обязательно выглядеть модной красавицей, но смотреться представительно, вызывать уважение — необходимо. В конце концов, она брала на себя серьезную роль.

— Не подойдет, — сказала Анья. — Принесите мне еще несколько вариантов, пожалуйста.

— Да, конечно. — Она прямо-таки увидела через занавеску поджатые губы продавщицы.

Множество платьев спустя Анья снова посмотрела на то, что примерила первым. Его она повесила, а не кинула в разноцветную кучу на полу. Свободный воротник-хомут, силуэт, заставляющий бедра выглядеть стройнее, низко вырезанная спина — Анье казалось, что это призрак платья из прошлого, которое мать когда-то аккуратно расправляла на себе перед каждым концертом.

В торговом зале зашумели голоса, кто-то ахал, охал и хихикал. Зашуршала ткань, продавщица начала называть новые цвета («Морские брызги перед рассветом», «Розовое серебро»).

Анья сняла золотистое платье с вешалки и засунула в рюкзак. В свернутом виде оно превратилось в маленький комочек ткани. Закинув рюкзак на плечо, Анья собрала остальные платья в одну кучу, которая закрывала большую часть ее лица, и бодрым шагом вышла в торговый зал.

Продавщица, окруженная хихикающими дамами с идеальными прическами, источавшими аромат духов, обернулась к Анье. На лице у нее были написаны одновременно раздражение и облегчение.

— Все посмотрели? Нашли что-нибудь подходящее? Нет? Очень жаль, — она указала на прилавок: — Положите платья там, пожалуйста. Спасибо, замечательно, заходите к нам еще.

Потом продавщица снова переключилась на новых клиенток, улыбаясь им куда более охотно — почти искренне, — чем до этого Анье, и повела их в сторону примерочной.

— А вот «Морской туман на рассвете» — очень популярный вариант для подружек невесты…

В столовой, где работала Анья, всегда кипелажизнь, кругом шумели и суетились люди, пахло прогорклым маслом. Она держалась отстраненно, целиком погружаясь в работу: таскала тарелки и кружки с горячим, мыла липкие полы, вытирала засыпанные крошками столы. Коллеги уважали молчание Аньи и привыкли не втягивать ее в постоянный обмен болтовней и шутками, а когда им надо было ей что-то сказать, переходили на подчеркнуто деловой, отстраненный тон.

Все, кроме Бранко. Бранко родился и вырос во Внешних округах, у него были мощные руки с выступающими венами, и он носил майки даже зимой. Бранко, казалось, воспринимал молчание Аньи как личный вызов и поставил себе целью расшевелить ее. Каждый день он то флиртовал с ней, то острил, подшучивая над ее идеальной осанкой и напевным выговором. Он сочинял о ней песни, три дня подряд гадал, откуда она родом, приносил ей увядшие цветы.

Обычно Анья терпела все это молча и с улыбкой. Но прошлой ночью уснуть ей так и не удалось: она думала про Общество. Золотистое платье висело возле входной двери, и в нем отражался свет фар проезжавших снаружи машин.

И потому утром в столовой, когда Бранко пятый раз подряд назвал ее крошкой и предложил бросить эту смену и отправиться потусить с ним, Анья не выдержала.

— Я бы с радостью, — сказала она, — но у меня, знаешь ли, дома мать умирает.

— У всех бывает, крошка, — выдавил Бранко после паузы, — такая штука жизнь. — Весь красный, он развернулся и ушел в другой конец столовой, держа в опущенной руке несколько грязных вилок.

Весь день он ходил вокруг нее на цыпочках. Пошлые шутки прекратились. Все шутки прекратились. Она почувствовала, что атмосфера в столовой изменилась. Остальные работники, сосредоточенно занимаясь своими делами — как раз набежала толпа желающих пообедать, — отводили глаза.

Отец Аньи умер, когда ей было двенадцать. Все — соседи, учителя, люди в бакалейном магазине — непрерывно расспрашивали Анью о нем. Какое ее любимое воспоминание об отце? Ездила ли она с ним куда-нибудь? С молоком он пил кофе или без? Вопросы доводили ее до слез. Анья помнила, как начинала плакать на людях, как ее трясло от рыданий и как она этого стеснялась. Ей казалось, что ее мучают нарочно, издеваются над ней. Разве можно так поступать с двенадцатилетней девочкой, которая только что потеряла отца?!

И только здесь, в этой стране, где говорить о смерти было не принято, Анья наконец поняла смысл этих вопросов. Дома ее стали бы расспрашивать о матери — по-доброму, но в упор. Ей бы задавали вопросы о течении болезни, о пролежнях, о родных, о любимой еде совершенно попросту, без стеснения. Скорее всего, эти расспросы довели бы Анью до слез. Зато образ матери снова обрел бы живые, человеческие черты, и она была бы уже не просто бесчувственным телом, которое всем мешает и требует ухода, не просто случаем неудачного продления жизни. И не просто обязательствами, бременем и проклятьем Аньи. Пусть по-другому, но мать продолжала бы жить своей собственной, а не Аньиной жизнью. Хотя бы в памяти.

В конце рабочего дня Анья спросила Бранко, не может ли он подвезти ее до паромного причала.

— Да не вопрос, — пробормотал тот, все еще стараясь не встречаться с Аньей взглядом.

Она села на переднее сиденье. Бранко запустил двигатель, с небрежной уверенностью переключил передачу.

— Откуда у тебя такая машина? — спросила Анья, оглядевшись.

Она уже и не помнила, когда последний раз сидела в автомобиле, который вел живой человек. Теперь такие были только у эксцентричных коллекционеров или людей вроде Бранко — реликвии былых времен, которые продолжали работать только потому, что за ними хорошо ухаживали.