Общество самоубийц

Розали подошла к ней.

— Анья, ты чего? — она тронула Анью за предплечье.

Прикосновения прохладных пальцев Розали оказалось достаточно, чтобы Анья пришла в себя.

— Со мной все в порядке, — сказала она и демонстративно оттянула воротник рубашки. — Тут просто так жарко…

— Теперь ты видишь, с чем мне приходится иметь дело каждый день. Стою тут у горелок по десять часов подряд, дышу чадом, прогорклым маслом, потом обливаюсь, а никто и спасибо не скажет, — мрачно отозвалась Розали, но долго сердиться она не умела. — Ты-то к этому не привыкла, бедная. Поди подыши свежим воздухом.

Анья кивнула и сняла фартук. Она бросила взгляд в сторону двери; сердце у нее все еще отчаянно стучало.

— Да не беспокойся насчет этих ребят. Они просто спросят тебя то же самое, что и всех. Грустно это все как-то, ни за что бы не подумала, что Бранко из таких.

Анья открыла было рот, собираясь ей возразить, но потом снова закрыла и задумчиво кивнула, будто соглашаясь — мол, да, ни за что не подумаешь.

— Я скоро вернусь.

Она бросила фартук на пол и вышла через заднюю дверь в пустой переулок, где они часто стояли в перерывах, прячась от Халимы.

Бранко под арестом — что это значит? Он в тюрьме? Его допрашивают?

Она стояла в переулке, обхватив себя руками, представляя, как Бранко сейчас сидит один в камере. Так глупо, глупо, глупо. Зачем он это сделал? Она вспомнила, какое у него было лицо, когда он рассказал ей про этого «парня», какая обида отразилась в его взгляде, когда она отказалась. Глупый, добрый, храбрый Бранко. Он не выдал ее, это ясно, иначе за ней бы уже пришли.

Он не выдал ее. Владение Т-таблетками — серьезное преступление, наверное, федеральное. Собственное тело вдруг показалось Анье невероятно тяжелым. Она не заслужила верности Бранко. Ее переполнила боль, из глаз потекли слезы.

А потом она вытерла щеки. Зачем плакать? Ему она ничем не поможет. И даже если Бранко ее не выдаст, они скоро догадаются. Недосотенному незачем покупать Т-таблетки. Они проверят данные, выяснят, что она единственная долгоживущая среди знакомых Бранко, наверняка узнают и про ее мать, и про «Восстанавливаемся вместе», и про Общество — про всё. Тогда ее посадят, а мать отправят на ферму разлагаться среди десятков других полумертвых тел.

Анья пошла в сторону гавани. Она шла и чувствовала, как напряжение гудит у нее в ушах, кипит в венах, и в конце концов перешла на бег. Верхние этажи зданий казались зазубринами на фоне ясного синего неба. Неподалеку женщина выглядывала из окна невысокого дома с ободранными стенами; в руках она держала кучу постельного белья. Вдруг послышался плач, куча завозилась, и Анья поняла, что на самом деле это младенец. Женщина, похоже, смотрела, как Анья бежит.

Когда она добралась до гавани, паром собирался отходить от причала. По трапу брели последние ленивые туристы. Анья перешла с бега на шаг и поднялась на палубу. К ней повернулась дама в яркорозовой шляпе и с морщинистым лицом.

— Торопишься, милая? — она улыбнулась, продемонстрировав заостренные пожелтевшие резцы.

Анья улыбнулась в ответ, но ничего не ответила. Будут ли потом, когда проследят Аньины действия, вместе со всеми остальными пассажирами парома, отходящего в два тридцать пять, допрашивать и эту даму? Станут ли у нее выяснять, не сказала ли Анья чего-нибудь этакого, не казалась ли странной, не демонстрировала ли признаков опасного психоза? Она прогнала мысли об этом и пошла на внешнюю палубу. Там почти никого не было — погода стояла холодная, а большинство пассажиров знало, насколько сильный тут ветер. Наружу вышли только туристы — они держали планшеты на специальных палках и снимали самих себя на фоне тусклой серо-стальной воды.

Паром тронулся, и ветер, треплющий волосы Аньи, задул сильнее. Набирая силу, он словно сдирал кожу с ее лица, слой за слоем, открывая что-то новое и нежное, спрятанное внутри. Анья, не моргая, смотрела на пристань, на то, как она становится все меньше, по мере того как паром удаляется от берега. Под палубой успокаивающе гудели двигатели, их вибрацию Анья чувствовала в коленях и бедрах.

Возможно, она в последний раз видит Стейтен-Айленд. Теперь, когда старый паром, скрипя и постанывая, пополз к другому берегу, навстречу блеску Центральных округов, план, возникший в голове Аньи, показался ей почти неосуществимым.

Куда они поедут, даже если она каким-нибудь образом сумеет перевезти мать в ее нынешнем состоянии? Анья вдруг похолодела от мысли о том, что придется двигать и переносить мать.

Она много месяцев не прикасалась к матери. Последний раз это случилось вскоре после того, как у той отказали голосовые связки. Анья тогда сообразила, что не мыла мать уже несколько недель. Она налила в общей ванной воды в пластиковый таз, подождав пять минут, пока пойдет горячая, потом принесла его в комнату. Поставив таз на прикроватный столик, Анья откинула одеяло, которым накрывала мать. Это было до того, как у той начала портиться кожа — щеки уже стали впалыми, но в целом мать еще была похожа на себя.

Когда Анья коснулась руки матери, ей показалось, что она почувствовала кончиками пальцев что-то влажное. Она замерла, потом потрогала еще раз, легонько проведя пальцами по морщинистой худой руке. Ну да, ей не показалось. Кожа у матери стала чуть липкой, как старая резина, которая начала плавиться. Анья отдернула руку, будто ее обожгли. Она осмотрела свои пальцы, но они выглядели чистыми. Тогда она осмотрела место на предплечье матери, которого только что коснулась. Оно ничем не отличалось от остальной кожи.

Некоторое время Анья сидела неподвижно, слушая, как сквозь тонкие стены глухо доносится шум города. Потом встала, взяла таз и вылила его в раковину. С тех пор она к матери не прикасалась.

Это было много месяцев назад. Сейчас Анья представила, как ее пальцы погружаются в плоть матери, как у той под весом тела ломаются кости. Как она пытается усадить мать, а у той сползает лицо.

— Красиво, правда?

Анья подскочила. Ей показалось, будто от этого непроизвольного движения ее мозг ударился о верх черепа.

— Извини, милая, не хотела тебя напугать, — это была пожилая дама, которую она видела при посадке, — с морщинистым лицом и заостренными зубами. Теперь она укутала голову выцветшим голубым шарфом.

— Да ничего страшного, — коротко ответила Анья и снова уставилась на воду.

— Ты так легко одета, тебе не холодно? — дама указала скрюченным пальцем на голые руки Аньи.

— Нет, не холодно, — ответила Анья и добавила: — Спасибо.

— Ты иностранка? Ты выглядишь приезжей, — добавила дама, ничуть не смущаясь ее сдержанности.

Анья повернулась к собеседнице. Теперь она увидела, что глаза у той блестящие и косые, взгляд все время бегает, а руки словно живут своей жизнью — пальцы болтаются где-то на уровне бедер и подергиваются, будто дама играет на невидимом пианино.

— Да нет, — ответила Анья уже дружелюбнее, — я здесь давно.

— А, так у тебя здесь семья? — Дама заморгала. Ресницы у нее оказались длинные, но очень бледные.

Анья снова посмотрела на серую воду. На слегка пенящихся волнах подпрыгивала пластиковая бутылка.