Одиссея капитана Балка. Дилогия

разладу в наших государственных отношениях. У нас же сегодня задача - эти черепки

склеить! И чем прочнее, тем тверже станет наше положение, наша мировая политика.

Не забудь, как обычно - обязательно сто грамм виски часа за три до его появления. И

непременно - оленинки. Побольше и пожирнее. А перед самыми посиделками - еще пару

бутербродов со шпигом. Хотя, что я тебя буду учить? Я лучше помолюсь за твою печень.

Помнишь, как тогда, во время Кильской недели, развозили по их кораблям дядюшкиных

лаймиз? А мы всем флотом потешались над этими слабаками!

А когда он не ожидает, обыграй твои именины! И тогда, надеюсь, тебе удастся то, что этот

медведь, несомненно, сам задумал в отношении тебя…

Этот разговор с Экселенцем, состоявшийся спустя час после их выезда из Москвы,

сейчас вдруг вспомнился Альфреду во всех подробностях. Но, странное дело, прежнего

безусловного внутреннего согласия с установками Императора он уже не испытывал.

Всеволод, что удивительно для чиновного русского, оказался скорее бесхитростным

и открытым, нежели лживым или коварно-расчетливым. При всем своем выдающемся

даровании и головокружительном военном взлете, Руднев почему-то не смотрел на него,

сейчас уже кабинетного моряка, свысока. Скорее, совсем наоборот: Тирпиц чувствовал в

его словах и поведении неподдельный интерес, и даже глубокое уважение к персоне

германского военно-морского статс-секретаря! Поистине - загадочна славянская душа…

Но как не присматривался Альфред, как не искал скрытых смыслов в неожиданных

рудневских пассажах, он совершенно не ощущал в своем новом знакомом «двойного дна».

А поразительная глубина его военно-технических знаний и неординарность политических

воззрений на многое заставили посмотреть под другим углом, став откровением…

Черт возьми, этот русский положительно начинал ему нравиться!

88

***

Вагон лениво покачивался, ритмично перебирая стыки и время от времени визгливо

поскрипывая ребордами. Сквозь тяжелую пелену утренней дремы Петрович неторопливо

пытался понять: где они сейчас едут и скоро ли раздастся в дверь этот, до чертиков

знакомый стук, сопровождаемый стандартной фразой «Просыпаемся! Через полчаса

прибываем!» По идее, пора бы уже начинать сползать с любимой верхней полки, чтобы

успеть просочиться в сортир, дабы стравить клапана до того, как большинство бедолаг-

попутчиков повылазят из своих купе.

Почему «бедолаг»? А вы слышали КАК храпит с бодуна Петрович?

«Ой, блин!.. Голова – что жопа. А жопа – не часть тела, а состояние души… Похоже,

вчера я с кем-то офигетительно перебрал. Тут? Или в вагоне-ресторане? А, один фиг - не

помню ни черта… Но, раз стыки считаем, это, наверное, после Ижоры… Там прошлый раз

начинали пути перекладывать. Ага, вот как раз, по звуку, мост какой-то проходим»…

Он обожал Питер. И безумно любил приезжать в него вот так - ранним утром. Все

равно как - под розовым летним восходом, под хлесткой зимней метелью, или под таким

привычным, серенько-моросящим, демисезонным дождем…

Из вокзала нырнуть в метро, и быстренько - гостиничное обустройство, перекус, и

вот уже - он весь перед ним! Великий город, в котором он никогда не жил, но куда его всю

жизнь тянуло, манило каким-то волшебным, сверхъестественным магнитом. Город, в

котором его ждут трое замечательных людей, его друзей, таких разных, но, как и он,

объединенных одной общей любовью, одним общим счастьем и бедою одновременно –

нашим, русским флотом…

– Гостиница? Что еще за нелепица такая? Извозчика и домой! В Кронштадт, на

Екатерининскую. Благо, лед стоит крепко, - пароходика не ждать. А там уже извелись все,

наверное. Жена пирожков напекла с вечера, но все равно, нужно будет в городе успеть

присмотреть вкусненького: соседи непременно пожалуют с визитами. Главное, чтоб сразу

в Собрание ехать не пришлось.

– Стоп. Какой дом? Кто - с визитами?? ЧЬЯ, блин, жена???»

– Всеволод Федорович?.. Вам плохо? – осведомился ласково-участливый Голос,

бесцеремонно вмешавшись в обещающий быть интересным внутрикарпышевский диалог.

– Мне плохо? Да мне - пи…ц. Ик… - ответствовал Петрович, судорожно подавив

недобро подкатившийся к гортани желудок, явно за что-то обиженный на своего хозяина.

– Понимаю. Но, слава Богу, кажется, Вы оживаете. Понемножку. Мы за Вас сильно

переживали. Немцы не могли Вам ничего этакого подсыпать, как Вы думаете?

– Ик… Ничего не думаю. Ой-вэй… а думалка-то как болит. Какие еще… ик… нафиг,

немцы? Питер скоро?

– Санкт-Петербург? – Голос коротко и вежливо рассмеялся, - Полагаю, не ранее, чем

через месяц, а то и поболее того, любезный Всеволод Федорович.

– Издеваемси?

– Господь с Вами, и в мыслях не было. Но, пожалуй, Вам лучше еще часок-другой

полежать. Отдыхайте… - Голос смолк, и его чуть слышные шаги удалились куда-то.

Месяц… Месяц-Месяцович… месяц!? Что еще за хрень в голову лезет?

– Оживаем? Хорошо? Почти как тогда в Чемульпо, да? Совсем Вы пить-то не умеете,

милостивый государь. Так и до горячки не далеко-с. О здоровье не грех бы Вам было и

вспомнить.

– Отвали…

– Хамить, изволим-с? Манерам и приличиям в обществе там у вас совсем никого не

обучают? Или здесь – случай совершенно особенный? Ну, а то, что на здоровье мое Вам,

любезнейший, наплевать, это уже после той первой ночи в борделе ясно было…

– Ну, чего пристал?.. Отстань, язва нудная…

– Подъем, старая кляча! Ты как позволил себе разговаривать с Императором!?

– ЧТО!? Какой еще Имп… ой… ОПЯТЬ???

– А ты думал – отмучался? После всего, что тут по твоей милости закрутилось.