Одиссея капитана Балка. Дилогия

89

– С кем это мы так… вчера. А?

– С господином фон Тирпицем, с кем же еще.

– У-у-у… и что я… тоесть мы?.. Этому тевтонцу что-нить трепанули?

– Ясно. Значит, тоже не помнишь? Замечательно. Но, я бы попросил бы, не валить все

с больной головы на здоровую.

– Аффигеть, как классно… Всеволодыч, ты хоть представляешь, в каком мы виде

были?

– Нет. Охранила Царица Небесная, иначе пришлось бы стреляться по вашей милости.

Кстати, по отчеству - Федорович, если вдруг совсем с памятью у нас того-с…

И когда же, наконец, смирительную рубашку-то на меня, горемычного, наденут, а?

– Извини, виноват. И, это… что за пессимизм? Ну, вааще…

– А сам-то бодрячком уже? Ага?.. Погано только, что при всем этом умопомрачении,

желудок у нас – один-с. На двоих…

– О, Господи… ик… не-е-ет!.. ТИХОН!!! Тазик…

Глава 6. Поезд идет на восток.

Великий Сибирский путь. Март 1905-го года

– Всеволод Федорович, батюшка, как же Вы нас напугали-то всех.

– Да, Тишенька. Что-то со мной не того-с, было. Перебрал… но не так ведь, чтобы

себя не помнить, и вдруг - на тебе!.. Такая вот ерунда…

– Дохтура, что к Вам созвали, решили, стало быть, что…

– Ну? Не томи…

– Что с сердцем не все ладно у Вас. Только называли хворобу эту все больше не по-

нашему, я и не запомнил. Извиняемся…

– Вот тебе бабуся и Юрьев день. Только этого не хватало. Когда помру?

– Свят-свят-свят! Про страшное такое вовсе оне и не сказывали, храни Вас Царица

Небесная. Толковали, что, мол, нужно Вам всенепременно-с еще денька три-четыре в

постельке полежать, да вот эти все микстурки и пилюли разные по часам попринимать.

Мне, значить, сами Его Величество, Государь наш Николай Александрович, разрешили

при Вас здесь быть неотлучно, так что я уж прослежу, чтоб Вы все вовремя…

– Ого! Значит боцман Чибисов теперь самолично с Государем-Императором нашим

знаком? Дела… Тихон, а где это мы? И почему не в моем купе? И доктор Банщиков что-

нибудь тебе говорил? Где он сейчас?

– Ну, если, значит, Вы и в правду ничего не запомнили… Тогда, что видел и слышал –

расскажу. Не извольте гневаться, все – как на духу, что было. Святой истинный крест!

– Ты, чет, не спроста крестишься, дружок. Или я накуролесил по пьяному делу, да?

Ну, что сконфузился? Давай уж, рассказывай, коли начал. Один конец, - коль не помер,

жить теперь с этим со всем.

Минут через двадцать Петрович осознал, наконец, весь комизм и дикую неловкость

ситуации, в которую вылилась его пьянка с Тирпицем. Причем, что самое печальное и

непоправимое во всем этом деле, - он сам, как говорится, был полностью «в дребодан», а

его собутыльник оставался на ногах и пребывал в достаточной степени вменяемости.

С точки зрения кастовой морали морского офицерства – это был форменный позор.

Страшнее которого был бы, разве что, проигрыш битвы у Шантунга. Причем, позор не

только ему одному, но и, по восходящей, - всему российскому флоту и самому Государю-

90

Императору. Поскольку все это происходило в его присутствии. Пусть, не в прямом, но

сути дела это не меняло.

На сем удручающем фоне пальба из окна вагона по воронам, сорокам и кому-то

четвероногому у входных стрелок рязанской станции – это сущая безделица. Слава Богу,

что из двуногих, случайно или по службе оказавшихся в зоне тестов подаренного Люгера,

никто не пострадал. Чудом. Да и здоровый фингал под глазом у немецкого вице-адмирала

объяснялся случайным толчком вагона и некстати распахнувшейся тамбурной дверью.

Допустим даже, что так…

Но то, что царь все это безобразие лицезрел, что самолично убедился в полной

невменяемости тела с адмиральскими эполетами на заблеванной тужурке, после чего

опять самолично распорядился погрузить ЭТО в великокняжеский вагон с разрешением

находиться при ЭТОМ его бессменному бравому ординарцу… Господи! Какой ужОсс…

Альтер-эго, похоже, было право: в пору стреляться.

Однако, завершить бесхитростный рассказ о подробностях постигшей Петровича

катастрофы, как и о ликвидации последствий всего учиненного его любимым адмиралом

беспредела, верный Тихон не успел. В дверь негромко, но настойчиво, постучали.

– Тут к Вашему высокопревосходительству, господа…

– Господа-товарищи! Тихон, не суетись, дай пройти!

– Заходите, заходите. С черной меткой прислали, или как? – Петрович по голосам за

дверью уже понял, что это кто-то из его «банды»: Хлодовский и Щеглов – точно, но явно

не только они одни, - Тиша, дай нам поговорить, посмотри там…

– Слушаюсь! – ординарец козырнув выкатился в коридор, а вместо него у одра

поверженного адмирала материализовался почти весь его штаб в полном составе, плюс

капраз Рейн, для полноты букета.

– Ну? Что, орлы?.. Как мне теперь вам и флоту в глаза-то смотреть? После такой

международной конфузии? – попытался было бодриться Петрович, но выходило у него

«не айс». Однако неподдельное удивление напополам с восхищением, светившееся на

окружавших его усатых физиономиях, давало некоторый повод для оптимизма, - Что же

мне теперь делать-то? В отставку рапорт накатать, да потом - пулю в лоб? Или без рапорта

честнее? Ну, что скажете, молодежь?

– Это Вы о чем таком сейчас!? Всеволод Федорович? – вытаращил изумленные глаза

возбужденный больше остальных Беренс.

– Дык, ясно о чем. Побил меня коварный тевтон. Позорище!.. Он-то на ногах, а меня,

грешного, как куль какой с дерьмецом по перрону таскали. Да еще при самом Государе.

Хоть сквозь землю со стыда провалиться, – натворил делов! Страх Божий…