Одна беременность на двоих

Я смотрела на кассира и начинала закипать. Мне казалось, что прошла вечность с того момента, как он начал обслуживать эту даму. Я могла бы снести то, что кассир снизошёл до общения с ребёнком, позволив тому самому вынимать из тележки продукты, но потом… Я вцепилась в полку с сухофруктами, чтобы не упасть, готовая проклясть его за то, что он решил каким-то магическим образом уместить все продукты в четыре хозяйственные сумки покупательницы, складывая их туда и тут же вынимая, сообразив, что надо иначе распределить содержимое сумок. Аманда же стояла совершенно спокойная, умильно глядя на малыша, крутящего в ручонках полученные от кассира большие круглые наклейки с эмблемой магазина. Наконец свершилось чудо, и кассир принялся сканировать наши продукты.

— Ты не смотри, что у меня руки трясутся, — сказал он вдруг, хотя я даже не смотрела на его руки, я просто смотрела перед собой, ощущая звон в ушах. — Просто сегодня было много кофе и мало еды.

Я попыталась прикинуть возраст парня и сколько у меня в запасе лет, чтобы вот так же не свихнуться. Он улыбался, а я тихо скрежетала зубами. Аманда, лишившись объекта умиления в виде малыша, принялась и ему мило улыбаться, а кассир поинтересовался, кто у неё будет, и Аманда с улыбкой сказала, что мальчик. Действительно с улыбкой, или она просто отчего-то светилась сегодня, начиная с самого утра?

— Мальчик… — протянул кассир. — А нас у мамы шестеро…

Я схватила тележку с полными сумками и толкнула к выходу, боясь, что кассир примется рассказывать о своих братьях и стойкой маме. Аманда же пожелала ему доброго вечера и присоединилась ко мне.

— А всё-таки мне нравятся кассиры в этом магазине. Они какие-то все доброжелательные от сердца, без вежливого, «всё ли нам удалось отыскать на прилавках».

Я не стала возражать. Аманда нацепила зачем-то на нос розовые очки и не желала их снимать. Пусть ходит в них: быть может, это прелести третьего триместра беременности.

— Знаешь, я не дождусь завтра, — сказала она, выезжая со стоянки.

— А что завтра? — я действительно не помнила. — Я не могу идти на аква-йогу, — тут же добавила я, вспомнив про свой спектакль.

— Завтра — первое занятие на курсах по подготовке к родам. Как ты могла забыть?

Я ничего не ответила. Не могла же я сказать ей, что эти две недели для меня ничего не будет существовать.

Глава сорок шестая "Запах бананового хлеба"

Было темно и ветрено, когда мы вышли из госпиталя, где прослушали первые три часа курсов по подготовке к родам. Дневное солнце никак не предвещало такого похолодания, и я оставила шапку дома, и теперь приходилось судорожно удерживать руками капюшон куртки, чтобы очередной порыв ветра не сдул его с головы. Растрёпанные волосы прилипли к губам, но я не могла их сплюнуть, и один волосок коснулся зубов, вызвав непроизвольный приступ рвоты. Я ускорила шаг, чтобы Аманда не увидела моего перекошенного лица, хотя опушка капюшона скрывала даже нос, а, быть может, она и не смотрела на меня, находясь не меньше моего под впечатлением от увиденного и услышанного на курсах. Я всё убыстряла шаг, хотя ветер своими колючими руками хлестал меня по лицу, а не толкал в спину, но зато подпрыгивающий при каждом шаге пустой желудок гнал меня вперёд не хуже плётки.

С утра я сумела убедить Аманду в том, что мы не успеваем ничего приготовить на завтрак, потому необходимо просто сунуть в микроволновку тарелки со скорой овсянкой, свято веря в то, что та и мне поможет усмирить тошноту, как когда-то Аманде. Только надежды разбились о поднявшийся к горлу ком — кислый, противный, с синтетическим привкусом персика, которым был сдобрен пакетик. Я пыталась сохранить спокойное выражение лица, давясь этой чертовой овсянкой, которая никогда прежде не казалась мне настолько невыносимо-противной. К моему тошнотворному счастью, Аманда вечером притащила домой очередной номер очередного журнала для беременных, и теперь не глядя орудовала в тарелке ложкой, изучая его по седьмому кругу.

В душе моей вместе с кислой кашей поднималась такая же тошнотворная обида на то, что мне так легко удаётся скрыть своё состояние, будто Аманде нет никакого до меня дела, что какие-то статьи про превосходство одного детского шампуня над другим могут настолько затуманить мозг, чтобы тот напрочь забыл, как плохо сидящей против неё подруге. Хотя я тоже была хороша — ни вопроса не задала про её визит к врачу и не могла сейчас вспомнить, делилась ли Аманда со мной хоть чем-то из своего разговора с доктором, когда мы нарезали для жарки сладкий картофель. Я резала лук, совсем не будучи уверенной в том, что плачу из-за него, а не обиды на весь мир… Никакая сладость оранжевого овоща не могла унять горечи сознания совершенно идиотского положения, в которое могла попасть лишь подобная мне дура.

Зябко кутаясь в куртку, я ступила на первую ступеньку железной лестницы, ведущей на второй этаж крытого гаража. Ветра оказалось недостаточно, чтобы сдуть налёт безысходности, облепившей мою душу с первых кадров фильма, который нам продемонстрировали после вводной части, где, как всегда, всё сводилось к одному — наслаждайтесь своей беременностью, а остальному мы вас научим, и всё у вас будет хорошо. Для моего завязанного морским узлом желудка эти слова звучали хуже открытого издевательства. Наверное, так же действовали на беременных кадры родов, где улыбка на лице рожающих с анестезией сменялась кривыми рожами тех, кто решился положиться на женскую природу.

Я непроизвольно держала руку на животе, будто могла вдавить его в позвоночник ещё сильнее, чтобы выдавить из себя непрошенного ребёнка, как делал акушер на экране, помогая роженице наконец разродиться. Я не могла смотреть на подобные кадры и закрывала глаза, чтобы сдержать комок рвоты, и с удовольствием закрыла бы руками даже уши, если бы могла сделать это незаметно, но в итоге приходилось мять и так уже смятую в конец кофту. Я здесь была явно лишней, потому что с курсами или без них мне не сохранить спокойствия в родильной палате и хоть чем-то помочь Аманде, хотя я ещё даже близко не знала, в чём вообще может заключаться моя помощь.

Чтобы не смотреть на экран, я изучала в полумраке собравшиеся в зале пары. Я могла делать это безнаказанно, зная, что все ловят каждый кадр, словно на белом экране впервые показывали их собственную свадьбу, и потому никто не заметит моего подглядывания. Не считая нас, в группе было ещё семь пар. Три приехали из Индии, и я могла понимать только речь самых молодых, несмотря на британский выговор, а речь остальных тонула в рокоте произносимого ими звука «р» вместе с любым иным звуком, и мне казалось, что они на меня рычат. Действительно их тёмные лица чем-то напоминали тигриные, и мне сразу представился тигр Шерхан из диснеевского мультика. А вот маленькая круглая китаянка безумно напомнила мне панду, тогда как вторая, высокая и даже с животом тонкая, походила на ленивую пантеру. Наверное, сходство с прекрасной хищницей ей придавали волосы, чёрные, тонкие и невероятно прямые, будто вдоль лица висели две вырезанные из чёрного картона полосы. Сейчас она вытягивала шею вперёд — может, оттого, что была близорука и пыталась сократить расстояние до экрана, или же ей было так удобнее сидеть — только волосы теперь вовсе не касались её живота, будто были частью дешёвого маскарадного костюма.

Первая белая пара показалась мне самой забавной. Она — дородная и длинная, выше меня на голову, а он — короткий и пухлый, как бочонок. Сначала она напомнила мне Дон Кихота, а он — Санчо Панчо, хотя нет… Вот сейчас я видела, что она больше походит на рыцарскую лошадь Росинанта — челюсть её выдавалась вперёд и всё время провисала вниз, обнажая огромные зубы, и даже смех, который она вставляла через каждое слово, походил на ржание. Другая пара оказалась вовсе не приметной, и сколько бы я не пыталась подыскать им подходящее сравнение в животном мире, всё не подходило, и я мысленно назвала женщину деревом, потому что на ней висели три кофты, торчащие друг из-под друга, придавая ещё больше полноты. И если она была ёлкой, то он длинными растопыренные волосами напоминал пальму…