Одного поля ягоды

Наполеон, последний великий европейский император, был знаменит не своими завоеваниями и не сильной династией достойных наследников. С точки зрения англичанина, его поражения были не только примечательны, но даже прославлены. Нет, его истинное наследие хранилось в Кодексе Наполеона — современных законах, перевернувших устоявшуюся, устаревшую феодальную систему. Наполеон изменил статус-кво на своё усмотрение, обезглавив аристократию и прихватив половину Европы за собой. Том восхищался этим и мечтал повторить подобные подвиги в микровселенной спальни слизеринцев.

(К его неудовольствию, «Кодекс Тома Риддла» звучало как-то глупо в его голове, а ещё глупее, когда он записал это на полях своего дневника, но всё что угодно было лучше, чем «Большая книга Жизненных Уроков директора Тома». Он решил, что называть что-то в честь себя было позволительно, только если у тебя уже есть великое и сильное имя, как Наполеон, или Хаммурапи{?}[царь Вавилона], или Юстиниан{?}[император Византии]. Разве кто-нибудь струсит в присутствии Великого Чародея Британской Империи Волшебников, Тома Великого?)

Остальные слизеринцы, кажется, стали замечать, какие беды настигали тех, кто был груб с Томом, хоть они и не могли до конца понять, что именно он делал и как он это делал. Они лишь видели то, что казалось цепочкой не связанных между собой несчастных случаев: как Квентина Трэверса сбило с дуэльной платформы, и он приземлился на голову; как мать четверокурсника Джаспера Гастингса послала громовещатель, потому что он сдал четырнадцать дюймов{?}[~35,5 см] свитка историй о своих грязных делишках с Распределяющей шляпой вместо заданного сочинения по заклинаниям.

(По слухам, Гастингс использовал прорехи в Распределяющей шляпе по удобному назначению и добавил кое-что новенькое к коллекции пятен на её полях. Гастингс не осмеливался уточнять детали, но его румянец при упоминании преподавателя заклинаний, профессора Уинтропа, был воспринят как признание вины. С тех пор он стал известен как «Шляпник Гастингс»{?}[Hatty Hastings], и никакие его слова не могли исправить ситуацию.

Это было вполне заслуженно, потому что ругался вслух и впечатал Тома в балюстраду по дороге на ужин.)

К концу года бoльшая часть Слизерина усмирила свою агрессию: Том был добытчиком очков для факультета и любимчиком Слагхорна, а саботировать шансы Слизерина выиграть Кубок школы из-за мелочных обид считалось дурным тоном — большинство слизеринцев были согласны в своей ненависти к Гриффиндору сильнее, чем к какому-то безымянному сироте. Говоря о первокурсниках, большинство из них стали в какой-то мере цивилизованными. Лишь когда они научились не упоминать статус крови Тома с или без его присутствия, он наконец-то объявил их тщательно прирученными.

Добившись так многого в Хогвартсе, Том был разочарован возвращению в приют Вула на лето.

— Это всего лишь десять недель, — подбадривала его Гермиона, пока они сворачивали свои мантии в поезде.

Для Тома это казалось сбрасыванием последних признаков волшебного мира, хотя простые белые рубашки и брюки (или шерстяные юбки до колена для Гермионы) школьной формы не сильно отличались от магловской одежды, когда они снимали приметные драпировки мантий. Одним из отличий, на которые обратил внимание Том, было то, что волшебные одежды застёгивались на шнурки, застёжки, броши и временные клеящие заклинания для ленивых, но никогда на новомодные «молнии». Пуговицы всегда были сделаны из рогов или панцирей, но никогда из пластика. Старшие девочки красили губы с помощью кисточек и краски в банках, а не из выкручивающихся трубочек, которые он видел у воспитательниц в приюте. И большинство подгоняло свою одежду по размеру с помощью магии, так что даже те, кто не мог позволить себе драконью кожу, выглядели вполне прилично.

— Десять недель без магии, — сказал Том. — Тебе было сложно вернуться к магловскому образу жизни на Рождество, а это всего лишь две недели. Это как когда жители Рима, привыкшие к смывающимся туалетам и ежедневным ванным, попали в провинциальную Британию и увидели, что люди выбрасывают свои испражнения из окон. Невозможно не замечать, что вокруг тебя одни варвары.

— Я бы так не сказала, — ответила Гермиона, развязывая и убирая синий галстук. — Мы жили как маглы почти всю свою жизнь, ничего из этого для нас не ново. Не так, как когда мы в первый раз узнали про магию.

Том фыркнул:

— Ради Бога, Гермиона, я возвращаюсь в место, где смалец — это приправа. Где считается, что сэндвич из сала и лука — это хороший обед. Магловское или нет, это место подходит под описание Ада на Земле.

— Звучит немного драматично.

— Ты видела, где я живу, — сказал Том. — А теперь давай, пожалуйста, скажи мне, что я должен быть этому благодарен.

— Нет, — твёрдо сказала Гермиона. Её руки сомкнулись на коленях, жалкая попытка совладать с, Том знал, будущей вспышкой гнева. — Я никогда тебе этого не скажу. Может, я и считаю, что ты сильно гиперболизируешь свои истории об этом месте — правда, Том, бoльшую часть времени я не понимаю, шутишь ты или нет. Но я верю, что ты заслуживаешь лучшего. Любящий дом должен быть правом каждого ребёнка по рождению, а не привилегией, которой могут наслаждаться те, кому посчастливилось родиться с правильной фамилией. И приюты, особенно такие, как Вула, никогда не могут быть домом.

Том смотрел на неё холодным взглядом:

— Ты права. Это не дом. Это загон для будущей рабочей силы Британии, — Гермиона поёрзала напротив. — Твои слова очень, очень красивые. Ты собираешься что-нибудь с ними делать или это просто слова?

С самого первого чаепития с Дамблдором он стал скептически относиться к речам, в которых другие люди решали, что его жизнь станет лучше, если у него будет то или это. С его стороны было нечестно срываться на Гермиону, но надвигающееся прибытие «Хогвартс-экспресса» на Кингс-Кросс ухудшало его настроение с тревоги до горькой злости. Это так разочаровывало: уйти от лёгкого доступа к магии и книгам — его двум самым любимым вещам в мире — к миру, где у него не было ни того, ни другого. Превратиться из многообещающего, талантливого мистера Риддла… в одинокого сироту Тома.

Он чувствовал себя бессильным. Незначительным. Как будто всё, что он заработал и достиг за прошлый год, больше не имело значения.

— Я попрошу маму, чтобы мы могли встречаться хотя бы раз в неделю, — сказала Гермиона. — Тогда ты сможешь почаще выбираться из этого места. Мы можем ходить в Косой переулок — там нам можно заниматься волшебством, с таким количеством взрослых волшебников и волшебниц вокруг они ни за что не поймут, кто колдовал, если мы не станем устраивать из этого представления.

Мне кажется, это нечестно, что другие ученики, кто живёт в волшебных домах, могут практиковаться в заклинаниях всё лето, — пожаловалась она. — Я спросила своего декана, и он сказал, что волшебные дома подключены к каминной сети и там есть взрослые, которые в состоянии быстро доставить ребёнка с повреждениями в больницу в случае чрезвычайного происшествия. Поскольку я ведьма, моим родителям можно знать о магии, посещать магические места и пользоваться летучим порохом. Но из-за того, что они маглы — как и твои доверенные лица — мы не имеем права подключать наш камин к сети. Мама с папой могут обменивать деньги в банке, но не имеют права открыть банковский счёт. Они могут снимать комнату помесячно в «Дырявом котле», но не квартиру в Косом переулке в паре метров оттуда. Они как будто сами не могут решить, можно ли наделять магловских опекунов правами или нет! Я не могу дождаться, пока мне исполнится семнадцать, чтобы записать наш дом как волшебную резиденцию, но к тому времени ограничение на использование магии для несовершеннолетних уже даже не будет действовать.