Одного поля ягоды

Ей приходилось это делать, если она хотела, чтобы Том слушал её. Лучше она будет совестью Тома, потому что она была не до конца уверена, что у него вообще была своя. Тому лучше слушать её, чем странствовать в погоне за амбициями и упасть со скалы, которую сам же создал.

(Лучше быть его пастухом, чем овцой.)

— Я часто размышляю, — начал Том мягким, почти приятным голосом, встречаясь с глазами Гермионы над столом, который они делили, — почему другие люди вообще беспокоятся о такой банальной и бесполезной ерунде, как дружба. С самого раннего детства я никогда не искал компании других людей и никогда не чувствовал себя одиноким. Мне никогда не хотелось присоединиться к играм на школьном дворе или встать на какие-то ворота. Признание через командную работу не было для меня привлекательным ни на йоту.

— Что ты…

— Я знаю, что ты понимала, как сильно мы отличались от других людей, когда мы встретились в первый раз. Мы с тобой сделаны из одной глины. Не точная копия — будто хоть кто-то мог бы даже сметь повторить меня, — но ближе, чем кто-либо, кого я когда-либо встречал, — продолжал Том свою неожиданную линию, не давая Гермионе вставить ни слова. — Я никогда не хотел использовать слово «друзья», потому что мне не нравится, что оно из себя представляет, — мне никогда не нравилось, что другие люди используют его для всех своих поверхностных знакомств. Оно кажется таким неискренним, будто бы ему не хватает… Глубины, уровня значимости, который есть между нами, а у них нет.

Но я думаю, что нам суждено было быть, если не друзьями, то контрастами, — провозгласил Том со вспышкой триумфа своих белых клыков в едва уловимой улыбке. — Тебе суждено было быть моим контрастом. Это гораздо более подходящее слово, не так ли?

— Немного надуманное, — призналась Гермиона.

Она никогда не ставила на то, что была Предназначена для Великого, или Предназначена быть чьей-то Половинкой, или что-то такое. Это была чушь, и это означало, что у людей не было настоящей свободы воли, а значит, они не были ответственны за свои решения. Если в её будущем и было место для величия, то это будет только потому, что она заработает его тяжёлым трудом и правильным выбором. Верить в обратное было невероятно эгоистично. Хотя, раз уж она об этом задумалась, «эгоистичный» не то чтобы неподходящее описание Тома Риддла.

(Но она понимала, как Том пришёл к выводу, что он был Предназначен для Большего. Он был учеником, одарённость которого учителя в Хогвартсе встречали раз в десятилетие, Том был вундеркиндом, которые рождаются один раз на целый век. Даже гениальность профессора Дамблдора была признана, только когда он опубликовал неожиданное исследование в «Трансфигурации сегодня» учеником седьмого курса.

«Том, — решила она без единого сомнения, — тоже был на это способен».)

— И слишком… театрально, — не впечатлившись, добавила она, одаривая Тома долгим взглядом. — Я полагаю, что это слово могло бы подойти Лаэрту и принцу Гамлету, а, может, и нет, учитывая, что они оба умерли в конце, а не обсуждали свои проблемы, как здравомыслящие взрослые. Но названия такого рода неприменимы в реальной жизни. Реальные люди гораздо сложнее этого.

— Откуда мне знать, — сказал Том. — Ты единственный второй настоящий человек, которого я знаю.

Гермионе пришлось сдержаться, чтобы не уставиться на него. Иногда она задумывалась, не лучше ли было, когда Том был уклончив с ней, а не искренен. Так он шокировал гораздо меньше.

— Я бы предпочла, чтобы ты слушал меня не потому, что я «настоящая», а потому, что вещи, которые я говорю, этого достойны.

— Какое это имеет значение, пока я слушаю? — спросил Том. — Ты предъявила резонные аргументы. Разве ты не хотела, чтобы я это признал?

— Я хотела, чтобы ты согласился не проводить эксперименты в одиночестве.

— Тогда помоги мне, присоединись ко мне и наблюдай. Я буду не в одиночестве, если ты будешь со мной.

Сердце Гермионы гулко забилось в груди: «Он хочет моей помощи. Он не просил — он никогда не просил помощи, даже если она была ему нужна. Но… Разве это не было компромиссом?»

— Я могу помочь тебе с исследованием. И я могу покупать книги совиной почтой, если нужно, если они продают их несовершеннолетним ученикам, — сказала Гермиона. — Но я не собираюсь помогать ни в чём, что противоречит моим собственным принципам. Никакого проникновения в Запретную секцию. Никакого стояния начеку, пока ты в неё прокрадываешься. Никакого использования учеников как подопытных, если они тебе не дали на это разрешения. И, разумеется, никаких трупов.

— Как будто трупы так легко найти, — фыркнул Том. — Улицы Лондона выложены ими по сравнению с Хогвартсом. Что ж, ладно. Я согласен на твои условия.

— И последнее.

— Что?

— Если что-то пойдёт не так, я обращусь к профессору Дамблдору за помощью. А ты не будешь дуться на меня в течение месяца, потому что предпочла Дамблдора какому-то серьёзному непоправимому ущербу.

— Ладно, — как-то неохотно сказал Том. — Но только если что-то пойдёт не так, и я не в состоянии исправить это самостоятельно. Только если это не будет грозить никому из нас исключением. Я не вернусь на улицы Лондона, если меня не вынудят. А ты не станешь докладывать обо мне другим учителям или старостам, потому что тебе не нравится то, что я делаю. Если тебе что-то не нравится, ты вольна уйти.

«Если я донесу на Тома, Эйвери больше не будет объектом “взаимного гарантированного уничтожения”. Я пойду на дно с этим кораблём, если когда-либо попытаюсь его потопить, неважно, “дружба” это или нет. Его посещение Хогвартса — это шанс, который ему никогда раньше не давали и который ему больше никогда не представится. Забрать это у него… Это всё равно что уничтожить все достоинства, которые я видела в нём за последние несколько лет».

Голос в дальнем уголке её разума прошептал ей: «Ты знаешь, что будет значить, если ты выберешь это».

«Я знаю, — яростно подумала Гермиона, — это будет значить, что я его друг».

— Согласна, — сказала Гермиона после секундного размышления. — Но если ты будешь делать что-то, что мне не нравится, я тебе скажу об этом, а тебе надо будет доказать, почему это необходимо, вместо того чтобы сразу выставить меня за дверь.

— Согласен, — сказал Том, записывая все их уступки на отдельном куске пергамента. — Кстати, Гермиона…

— Да?

— Ты так и не вернула «Аптекаря» Шляйдена.

Гермиона вздохнула:

— Я дочитала его, но он у меня в комнате. Я принесу его сегодня на ужин.

Том улыбнулся очень довольной улыбкой.

— Разве не гораздо лучше, когда мы ладим?

— Мы бы ладили гораздо больше, если бы ты не был таким упрямым, — сказала Гермиона, фыркнув. — А «Аптекарь» Шляйдена даже не настолько хорош. Это самое архаичное пособие по зельеварению, которое я когда-либо видела. Половина определений — это старомодный жаргон алхимиков. Свинцовый сахар, масло из известняка, винные соли — я не видела ни один из этих ингредиентов в современных учебниках или инструкциях на уроках.

— Только потому, что ты не видела их в учебниках, не значит, что ты не можешь сделать полезное зелье с ними, — заметил Том.

— Если бы это было так, они бы добавили их в учебник!

Остаток дня был разделён между завершением заданий для домашней работы и спорами с Томом, что учебники были неполными. Он настаивал, что можно было бы, если бы хотелось, с успехом сварить большинство бытовых зелий в котле из чистого золота. Но тогда необходимо было пересчитать пропорции ингредиентов, время кипения и количество помешиваний, потому что золотые котлы были меньше по объёму, чем обычные оловянные школьные.