Одного поля ягоды

Гермиона считала, что у Тома был очень нездоровый взгляд на смерть и смертность, помимо его огромного недостатка восприимчивости к чувствам других людей. Она отмечала это раз или два в своих письмах, но Том сказал, что это были его искренние убеждения, и он не считает, что ему надо скрывать их. Он уважал её мнение, но почему она не может оказать ему чести проявить уважение и к его? Она не уважала его? Неужели она отвергала его убеждения, как это делали христианские миссионеры в Папуа, на Цейлоне и в Тонге, потому что, выросшие в кирпичных домах, — а не в общинных домиках, пальмовых хижинах или сиротских приютах, — они по своей природе знали всё лучше других?

Она не знала, что ответить на это, поэтому она ничего не сказала.

Когда Том говорил с ней через слова на бумаге, он был убедителен лишь потому, что выстраивал фундамент резонных замечаний. Но в жизни в свои самые страстные и убедительные моменты он даже не нуждался в этой прослойке резонности.

— Я не понимаю, почему ты не переживаешь из-за этого, — сказала Гермиона, царапая пером пергамент сильнее, чем требовалось. — Им раздали противогазы и эвакуировали половину детей из Лондона.

— Всё просто, — ответил Том. — Мы же не в Лондоне, разве нет? Никто в Хогвартсе не переживает, потому что все знают, что это самое безопасное место в Британии.

— Мы не проведём в Хогвартсе весь год, — заметила Гермиона. — Мама говорит, что хочет, чтобы я осталась тут на Рождество, потому что здесь безопаснее, чем в городе, и к тому же с нового года введут талоны. Но учителя не дадут нам остаться тут на лето, поэтому нам придётся вернуться в Лондон, неважно, что там будет происходить. И… И ты даже ни капельки не беспокоишься!

— Я всегда знал, что вернусь, — сказал Том, — я ничего не могу с этим поделать, — он наклонился вперёд в своём кресле, постукивая кончиком пера над бутылочкой чернил, чтобы стряхнуть лишние капли. — Понимаешь, Гермиона, как я уже говорил, приют Вула — это Ад на Земле. Перенеси ад на поле боя… Ну, ад остаётся адом, не так ли? Лишь одним уровнем ниже, если послушать Данте по этому вопросу. И в чём будет разница, когда к этому придёт? Больше сирот, меньше еды, никакого электричества и иприт{?}[Он же горчичный газ. Отравляющее боевое вещество, вызывающее нарывы на коже. впервые был применён немецкими войсками против английских в 1917 во время Первой мировой] на сдачу. Я всё это уже видел, ну, кроме иприта, разумеется. К счастью, я слышал, что каждому положен бесплатный противогаз.

У Гермионы упала челюсть:

— Я буду считать, что твоё безразличие — это стратегия выживания. Правда, не очень хорошая. Я не рассчитываю, что ты из тех, кто будет рыдать, но я никогда не стану осуждать тебя за это — каждому иногда надо хорошо выплакаться, — она прочистила горло, не обращая внимания на раздражённый вид Тома, и продолжила: — Но ты прав. Если моей семье надо переживать о талонах, то твои условия будут ещё хуже. Мне надо подумать, как это исправить…

— Ты собираешься разгромить Германию и закончить войну? — с недоверием спросил Том.

— Нет, — сказала Гермиона. — Я собираюсь придумать что-то, чтобы сделать наше лето лучше или хотя бы безопаснее, если мы не сможем остаться в Хогвартсе или использовать магию без угрозы отчисления. Мама говорит, если в Лондоне будет слишком небезопасно, нас соберут и эвакуируют в деревню. А если мы всё время будем вне Лондона, то не только не сможем видеться друг с другом, но и не сможем поехать в Косой переулок, и тогда мы начнём факультативы третьего курса без учебников!

Гермиона практически задыхалась в конце. Она всегда, всегда начинала новый учебный год со свежими знаниями из всех заданных учебных материалов в голове. Сделать по-другому было равносильно прийти на урок неподготовленной. Это было немыслимо. Она не приходила на занятия без бумаги и ручки. Гермиона Грейнджер никогда не шла на урок, будучи не в состоянии вспомнить содержание школьного учебника и открыть нужную страничку, стоит только увидеть название темы на доске.

(Тома забавляли маниакальные учебные привычки Гермионы, и он не раз называл её педантом. Гермиона не понимала методов занятий Тома: он ходил кругами, запоминая основные мысли лекций, пока его самопишущее перо набрасывало заметки его потока сознания. Он едва ли делал записи на занятиях, и, когда она смотрела через его плечо, в основном это были сокращения и отсылки к книгам и авторам вне списка дополнительного чтения от преподавателей.)

— Тогда что ты собираешься делать? — спросил Том, с интересом подняв брови.

— Я попрошу маму придумать, куда тебя поселить вне приюта, — твёрдо сказала Гермиона, не зная, как ей это удастся, но понимая, что, если Том пострадает, или его раздавит насмерть в переполненном бомбоубежище, она никогда себе этого не простит.

— Господи Боже, ты же не заставишь свою семью меня усыновить? — сказал Том, на его лице промелькнуло отвращение, но затем он сгладил его. — Я не нуждаюсь в семье, даже ради удобства.

— Чтоб ты знал, моя семья — замечательные люди! — сказала Гермиона, но не без толики желчи. — Мой отец считает, что у тебя светлый ум и хорошие перспективы, а моя мать… Ну, она нечасто говорит о тебе, но я никогда не слышала от неё ничего плохого. Ты им нравишься. Если бы ты не был волшебником, я уверена, они бы оплатили тебе учёбу в хорошем университете. Папа был впечатлён, когда я объяснила ему, зачем мне нужны его книги по латыни, — Гермиона остановилась на секунду, думая о последствиях. — И вообще, — она добавила, — мне кажется, «Том Грейнджер» — красивое имя. Оно тебе идёт.

Том закатил глаза:

— Ровно настолько, насколько тебе идёт «Гермиона Риддл».

— Тогда «Том Риддл-Грейнджер», — сказала Гермиона, улыбаясь.

Он состроил гримасу:

— У тебя ещё остались какие-то ужасные варианты, чтобы подкрепить свою веру в то, что члены семьи должны носить одну фамилию? Тогда попробуй повторить «Гермиона Грейнджер-Риддл» вслух три раза, прежде чем раскрыть рот.

— Думаю, маму хватит сердечный удар, — сказала она. — Но этот дефис, по крайней мере, придаёт аристократичное звучание.

— Отбросив лирику, это лучшая идея, что пришла тебе в голову? — спросил Том. — Или вы с семьёй собираетесь снимать комнаты в «Дырявом котле» всё лето? Это будет стоить больше сотни фунтов с учётом обменного курса. Твоя семья не нуждается в деньгах, но это всё равно огромная сумма для постоя в Лондоне. Особенно, если ты не знаешь, сколько это продлится, и тебе придётся делать так каждое лето, пока идёт война.

— Было бы дешевле, если бы моим родителям можно было бы снимать квартиру в Косом переулке, — проворчала Гермиона. — Было бы легче, если бы мы были достаточно взрослыми, чтобы снять её на своё имя. Нечестно, что мы, дети, должны сами придумывать решение, потому что директор и профессора и пальцем не пошевелят для этого.

— Я начинаю припоминать, как кто-то говорил, что мы должны всегда слушаться учителей…

— Если их долг учительской заботы истекает летом, и они снимают с себя ответственность за наше благополучие, — сказала Гермиона, — то мы не обязаны их слушаться. Но только на протяжении лета. Возможно, нам придется взять всё в свои руки, если на то будет необходимость. Это, конечно, не повод предаваться анархии.

Ей это не нравилось, но что ещё ей оставалось?

Магловский Лондон становился всё опаснее. Волшебный Лондон был дорогим, многие его части были недоступны её родителям. Проживание в Косом переулке означало, что они не смогут приходить и уходить, когда им нужно, а им обоим надо было ходить на работу в клинику отца. Поскольку у мамы и папы не было своих волшебных палочек, им надо было рассчитывать на неё, или, если её почему-то не будет рядом, на потворство других волшебников, чтобы их пустили через проход. Мама ходила в Косой переулок, чтобы купить продукты, и её пропускал или какой-то добрый волшебник, или буфетчик из «Дырявого котла» по её просьбе. Гермиона знала, что не все волшебники будут рады маглам, слоняющимся по Косому переулку без присмотра, знают они о магии или нет. В худшем случае кто-то разозлится и доложит о них, и мама с папой впадут в немилость обливиаторов Министерства с их негибкой политикой «сначала почисть, потом задавай вопросы».