Одного поля ягоды

Том видел, как играют в плюй-камни в Общей гостиной Слизерина. Они выстреливали сплошной струёй в проигравшего матч, и любой мог от них с лёгкостью увернуться, если ему были знакомы наборы, выставленные на витрине в «Волшебном оборудовании для умников» в Косом переулке. Это было тонким туманом, и Том оценил такую продуманную деталь — площадь поверхности была больше, поэтому эффект становился тут же виден после контакта.

Настроив ручку театрального бинокля, Том наслаждался зрелищем, замедленным до четверти скорости: облако зелёного дыма, капельки яда, рассеянные в тонкий туман, оседающие на пёстрой коричневой скорлупе увеличенного куриного яйца. Яйцо покрывалось пузырями и шипело со звуком шкворчащего жира на плите, белые мозоли образовывались и лопались, дырочки с ушко иголки на поверхности яйца расширились до дырок для пуговиц за полминуты, обнажив провисшую полупрозрачную мембрану, в которой находился жидкий белок.

Василиск тоже наглотался яда, но эффект был куда менее драматичным. Его язык втянулся в пасть, пробуя на вкус странное вещество. Должно быть, он признал яд своим, потому что не сделал ни единого движения, чтобы атаковать источник беспокойства. Вместо этого он вытер морду о землю, а затем продолжил трапезу. Голова опустилась, огромные челюсти раскрылись, наклонились, чтобы зачерпнуть яйцо…

Яйцо, разбрызгивая ошмётки белой пены, лопнуло в самом слабом месте своей скорлупы, столкнувшись с кончиком одного из зубов василиска.

Желток расплескался по земле, по другим яйцам в маленьком запаснике василиска и по морде василиска. Василиск отпрянул, потряхивая головой из стороны в сторону, и дорожка липкого жидкого желтка расплескалась по земле.

Это сработало.

Том противостоял порыву изучить яйцо ближе — скоре всего, было небезопасно подходить к василиску, пока в его яме не был утрамбован слой покрытого жиром песка.

С подпрыгивающей походкой он присоединился к Нотту возле каменного выступа.

— Ещё немного испытаний, я думаю, — сказал Том, возвращая одолженный театральный бинокль, — и оно подойдёт для рождественской доставки.

— Как ты вообще собираешься их отправить? — спросил Нотт. — Из рук в руки?

— Совиной почтой, — сказал Том. — Мы не можем использовать школьных сов, потому что они узнают меня, если я приду на почту во время выходного в Хогсмиде, так что придётся воспользоваться одной в общественном отделении Косого переулка во время каникул.

— Ты собираешься использовать общественную сову? — с недоверием спросил Нотт.

— У меня нет своей, — сказал Том. — И общественная разносит десятки писем в день. Никто не узнает, кто отправил её.

— Нет, узнают, — сказал Нотт. — Или смогут узнать — вполне запросто. Каждая общественная сова выдрессирована носить мешочек для монет, прикреплённый к повязке на её лапе. На этой повязке указаны инкубатор и домашний насест совы, и если сова получит травму или потеряет свою посылку, получатель может подать жалобу в отделение совиной почты по номеру на повязке. Сов, которые теряют слишком много писем, отправляют обратно в инкубатор на повторную дрессировку или уничтожение. Вот как они следят за такими вещами, — Нотт пожал плечами, искоса взглянув на Тома. — Неудивительно, что ты не знаешь этого, если ты никогда не жил в доме с одной-двумя семейными совами.

— Полагаю, ты можешь посоветовать другой вариант?

— Дай мне имя получателя, и я отправлю к ним одну из сов своего отца, — сказал Нотт. — Они выдрессированы, чтобы доставлять письма за сутки, и они не будут болтаться, выпрашивая объедки, как половина сов, которых я вижу за завтраком.

— Отличное предложение, — сказал Том. — Тогда ты мне одолжишь одну из своих сов.

Нотт неловко переминался:

— Мне нужны имена, Риддл. Отцовские совы не будут летать ни к кому, кроме членов семьи.

Это было досадно, но Том мог понять логику: семейные совы, в отличие от общественных, которые доставляли газеты, журналы и образцы шоколада по месячной подписке, не любили общаться с посторонними. Привязанность совы формировалась за первые несколько месяцев после покупки. Это было желательной чертой для волшебников, которые не хотели, чтобы кто-то посторонний вмешивался в их почту. Прошлый опыт Тома с семейной совой сводился к питомцу Грейнджеров, Жилю, которого Гермиона использовала, чтобы посылать ему вкусности и интересные книги ежедневно с тех пор, когда она привела его домой с Косого переулка. Том кормил Жиля на своём подоконнике, давая ему уроки особенной волшебной дрессировки, и Жиль до сих пор доставлял его почту. Это было необычно для семейной совы, но Том не особенно задумывался над этим — с чего бы сове Гермионы не слушаться его?

— Я дам тебе информацию — и предмет для доставки — в день, когда их надо отправить, — сказал Том.

— Совы будут отправлены из дома, — сказал Нотт, — и как ты собираешься это сделать?

— Я оставлю это на твоё усмотрение.

— Что?

— Ты пригласишь меня к себе домой, — сказал Том. — Каждый в Слизерине приглашает друг друга на рождественские вечеринки и всё такое каждый год. В этом году ты пригласишь меня.

— Все во всех других семьях знают друг друга, — заметил Нотт. — Но твоя семья — маглы. Отец никогда не пропустит тебя сквозь обереги, если будет думать, что ты маглорождённый.

— Мои бабушка с дедушкой — маглы, — сказал Том. — Но моя мать — ведьма.

Нотт, который собирался что-то сказать, поперхнулся:

— Как… откуда ты это узнал?

— Мой отец, — произнося эти слова, Том скривил губы в отвращении. Независимо от контекста, эти два коротких слова звучали ужасно на его языке и в его голосе. — Я узнал это от него в прошлом году. По какой-то причине он не слишком высоко отзывался о способностях моей матери — я понял, что он был достаточно благодарен остаться вдовцом в двадцать два.

— Значит, — сказал Нотт. — Ты полукровка, и ты говоришь мне об этом только сейчас?

— А это важно? — спросил Том, пожав плечами. — Из того, что я видел, всё, что действительно имеет значение, это не кровь, не честь и не смышлённость. Это власть, и как правильно с ней обращаться.

Когда он был младше, Том бы сказал, что власть — единственное, что имело значение. Но у Дамблдора была власть — и смышлённость, и одарённость тоже. Но едва ли это что-то значило, когда мужчина упускал свою жизнь в заботе о детях, которым с трудом удавалось запомнить, как правильно держать палочку. Авторитет — другое дело. Это была власть с налётом узаконенности. Это была пропасть между смутьяном и режимом или претендующим на власть Принцем и царствующим Императором.

— И, — продолжал Том, не мигая встретившись взглядом с Ноттом, — насколько велика ценность крови, когда сын волшебника прислушивается к мудрости сына магла?

— «Мудрости»? — повторил Нотт в неверии.

— Если ты не понимаешь, тебе повезло, что тебя взял под крыло тот, кто понимает, — сказал Том. — Напиши своей семье, Нотт. Это шанс для нас обоих.

— Я… Понял, — сказал Нотт, отворачиваясь от прожигающего взгляда Тома, чтобы покашлять в ладонь и почесать нос.

Солнце начало заходить за покрытым снегом горным хребтом, когда они вернулись в замок.