Одного поля ягоды

— Уверена, ты запоёшь другим голосом, когда какой-то слишком усердный резервист из Отряда местной обороны{?}[Народное ополчение Великобритании во время Второй мировой войны, состоящее из непригодных к военной службе мужчин или резервистов, для помощи в обороне метрополии при возможном вторжении немецких сил ] поймает тебя на мушку своего охотничьего ружья, — Гермиона покачала головой. — И это помимо того, что ты бы так нарушил полдюжины правил секретности волшебников.

— Ты права, — сказал Том, — мне надо будет сначала выучить Дезиллюминационное заклинание.

— Иногда мне интересно, как тебе всё ещё удаётся приходить на завтрак по утрам, — вздохнула Гермиона. — Однажды твоя голова застрянет в двери от того, как сильно она распухнет.

К этому времени они уже собрали все свои вещи из багажного отделения и направлялись к выходу на магловской стороне Кингс-Кросса. Ученики из волшебных семей аппарировали напрямую домой со своими родителями или использовали общественные камины. Всем остальным надо было ждать своей очереди на выход через колонну — было бы не слишком неприметно, если двадцать людей случайно появятся из ниоткуда на магловской платформе.

Будучи британцами, они машинально выстроились в стройную очередь.

Когда наступил их черёд перейти на другую сторону, Том повернулся к ней:

— Ты же будешь мне снова писать, Гермиона?

Гермиона моргнула:

— Ох! Конечно, я буду! Я собиралась предложить тебе прийти к нам на ужин сегодня вечером. Мама хотела приехать за нами на моторе, а потом заглянуть к миссис Коул, чтобы попросить для тебя разрешения приезжать к нам летом, ведь ты живёшь всего в нескольких милях от станции. Негоже, чтобы кто-то из её подопечных пропадал часами напролёт.

— Ей не нужно этого делать, — сказал Том. — Миссис Коул ничего не заметит.

— Так будет правильно, — сказала Гермиона, — и она настаивает. Это как говорить «пожалуйста» и «спасибо», и оставлять сообщение, если ты звонишь кому-то, кого нет на месте, и наливать чай перед молоком. Если бы каждый подходил к этому по-своему, общество было бы на грани распада. К тому же, — она показала на его потрёпанный сундук с латунным переплётом, — разве тебе не надо сначала забросить багаж?

— Чем меньше я вижу это место, тем лучше, — пробормотал Том, и они прошли через кирпичную колонну в мир маглов.

Больше не было цветных шляп и украшенных мантий волшебной толпы, замолчало уханье и карканье птичьих клеток, на полпути остановился треск аппараций. По эту сторону барьера Том чувствовал себя, будто его жизнь дошла до конца катушки «Техниколора»{?}[цветная (раскрашенная) плёнка], и жестокий киномеханик заменил оставшуюся часть чёрно-белой целлулоидной плёнкой. Контраст был ошеломляющим: маглы были одеты в серые, чёрные и тёмно-синие износостойкую шерсть и толстую фланель, пиджаки, и брюки, и шляпы мало отличались от одного мужского силуэта к другому. Он изредка замечал всполохи оливкового драпа, который носили солдаты, сходящие с поезда в двух платформах от него.

Они пахли табачным пеплом, и машинным маслом, и слишком большим количеством немытых человеческих тел в крошечном пространстве. Они несли газеты и портфели и оттолкнули Тому и Гермиону в сторону, думая лишь о том, как дойти до своего места назначения. Никто из них не понимал и даже не замечал существования другого мира по другую сторону колонны.

Если бы Том был не таким хорошим волшебником и более слабым человеком, он мог бы подумать сброситься с платформы под приходящий поезд от резкой, шокирующей потери всего волшебного. Но он не был ни маленькой девочкой со спичками{?}[Г. Х. Андерсен “Девочка со спичками”], ни кутилой, проснувшимся наутро после летней ночи{?}[У. Шекспир “Сон в летнюю ночь”], понявшим, что это было лишь сном. Его волшебная палочка оставалась в кармане, блестящее, отполированное тисовое дерево было тёплым на ощупь, каким оно оставалось даже в самые холодные зимние дни в самых глубоких подземельях под Хогвартсом.

Он не мог ею сейчас пользоваться, но она служила напоминанием магии внутри него. Её никогда не могли у него забрать, он был рождён с ней, это было его неотъемлемое право, а он мало что мог им назвать, помимо своего имени — его плебейского, магловского имени.

(Как бы сильно ему ни было противно имя «Том» за его распространённость, имена из трёх букв были не такими уж плохими. «Лев» было именем дюжины Пап Римских, и самый первый Папа Лев был так же известен, как Лев Великий. Люди так чтили имя Создателя, что во многих книгах, прочитанных Томом, авторы даже не осмеливались использовать все три буквы Его имени. Они называли его Б-г.

Это заставило его задуматься о потенциале «Т-ма Великого». Это звучало так восхитительно кощунственно.)

Он проталкивал себе дорогу, сундук впереди него разбивал толпу, а Гермиона следовала за его поступью, её пустая птичья клетка гремела о её сундук. Жиль улетел самостоятельно с волшебной стороны платформы 9 3/4 .

Они встретились с миссис Грейнджер у бокового выхода Кингс-Кросса, стоявшей подле блестящего синего автомобиля Грейнджеров. Она была одета в длинное пальто по волшебной моде из габардина глубокого фиолетового цвета с острыми лацканами и дорожкой белых жемчужных пуговиц на каждом манжете. Хотя Том и читал из лондонских газет, которые ему одалживала Гермиона, что они ещё не нормировали ткань, он был уверен, что они начнут это делать в следующий год-другой, когда им понадобится материал для солдатских форм. Это заставило более состоятельные семьи, у которых были свободные банкноты, запасаться тканями и одеждой, чтобы не остаться без сезонного гардероба даже в самые скудные дни военной экономики. Исходя из этого, Том предсказал, что в ближайшие годы пожертвования на приют не будут такими щедрыми.

— Том, — сказала миссис Грейнджер, кивнув ему. Её глаза упали на Гермиону позади него, и мороз её поведения тут же растаял. — Гермиона, о, Гермиона! — вскрикнула она.

Миссис Грейнджер обхватила Гермиону своими руками, и Гермиона что-то забормотала, и вскоре они что-то шептали друг дружке. Щека миссис Грейнджер прижалась к щеке её дочери, её рука в перчатке тщетно приглаживала её растрепавшиеся локоны. Гермиона закрыла глаза, будто это движение её успокаивало. Том вспомнил, как ласкают животных, как опускаются уши кролика, если погладить его по спине. Он подумал об Арахисе и о том, как, если ущипнуть его за загривок, он закрывал глаза и бросал собранные монеты в руку Тома.

Наблюдение за объятиями миссис Грейнджер и Гермионы наполнило его зудящим чувством, будто он был лишь одним из многих маглов на этой станции, не знающих и не ведающих о другом мире, скрытом в их собственном. Он был меньше чем в ярде{?}[0,91м] от них, но расстояние было по-своему неизмеримо. Неприступно. И даже если бы они знали о нём, он был бы просто непостижим.

Но с Томом всё было иначе, не так ли?

Он знал, каково это, когда щека Гермионы прижимается к его собственной, когда шёпот её дыхания шевелит волосы на его затылке. Это было чем угодно, но не непостижимым. И в то же время… Он никогда не связывал её прикосновения с одной из многочисленных ступеней дрессировки, которую он применял к животным, как это делали с ним в приюте, пока он в восемь лет не научился перекладывать вину на ребенка, который был младше или глупее его.

Это было…

Ему было сложно чётко выразить свои мысли.

…Ну, что бы это ни было, это вскоре закончилось.

Миссис Грейнджер отворила багажник и помогла им загрузить в него сундуки. Том заметил, что внутри он казался больше, чем можно было предположить по его наружности.

— Мне на него наложили заклинание Незримого расширения, — объяснила миссис Грейнджер, поднимая дно, чтобы показать дополнительное место внизу. — Здесь мы храним запасные покрышки — нам сейчас разрешают иметь только один комплект на семью. Иначе они бы их забрали, и это было бы бессовестным расточительством, ведь я заплатила полную цену за весь набор в прошлом году. Давай, Гермиона, поставь сюда клетку и подвинь свой сундук вбок для Тома…