Одного поля ягоды

Он также был европейцем, что означало, что новости британского фронта по радио не трогали его.

Это было естественным, что мистер Пацек не обратил внимания на новость о немцах, сбросивших бомбу на Лондон за неделю до начала учебного года. Она приземлилась в районе центрального Лондона, лишь в трёх милях от сиротского приюта Вула.

Том тоже не обратил внимания, сидя в гостиной Грейнджеров с раскрытой на коленях книгой, но он почувствовал вес пристального взгляда миссис Грейнджер. Она была первой в семье, кто посчитал в уме расстояние. Несколько минут никто не произносил ни слова, пока диктор беспроводной связи призывал всех жителей Большого Лондона отправиться в ближайший пункт временного убежища. Доктор Грейнджер встал и выключил радиоприёмник.

— Не удалиться ли нам в подвал? — сказал мистер Грейнджер, складывая газету.

— Я так рада, что мы успели всё подготовить вовремя, — миссис Грейнджер пробормотала мужу, поднимая свою корзинку с шитьём и следуя за ним к двери в подвал.

До конца вечера Том ни разу не пожаловался на Грейнджеров, даже в своих личных размышлениях.

====== Глава 13. Автономия ======

1940

Гермиона не могла придумать хорошее название для каникул между вторым и третьим годом. В её голове они прошли под кодовым «лето, когда Том Риддл жил в моём доме».

Она до сих пор не замечала, что разделила свою жизнь на две отдельных категории: Волшебная жизнь и Магловская жизнь. Это были две отдельных сущности в её голове, и она не обращала внимания на их разделение в каждодневной жизни. Но они обе всегда были на задворках сознания в виде её мыслей, такие же естественные и инстинктивные, как её разделения на «правильное»-«неправильное» и на «нравится»-«не нравится».

Волшебная жизнь была Хогвартсом, её будущим, новым миром для исследования, эскапистской фантазией одинокой девочки, которая любила книги больше, чем людей, и которую называли «своеобразной» с восьмилетнего возраста. Магловская жизнь была Лондоном и её домом в Кроули, проживанием с мамой и папой, знакомым миром логики с понятными правилами и под присмотром взрослых.

Теперь же категории объединялись, чёткие линии между группами пересекались, связывая друг с другом в «колыбель для кошки» психических ассоциаций.

Том Риддл был одной из форм эскапизма для неё, когда ей было десять. Он был мальчиком на другой стороне писем, чьи страсть и пламя заставляли её забыть, что он был сиротой без гроша из более суровой части Лондона. На бумаге было неважно, кто он есть и кем он не является: она никогда не видела его лица, лишь слова — и какие красивые слова он писал! Оттуда она выстроила его образ в своей голове таким, каким она думала, он был, практически идеальным. Но бумага была бумагой, а у реальности было больше двух измерений, и, хотя её образ потерпел потрясения в первый учебный год, он не был разрушен. Расстояние сократилось в последующий год, после того как они пришли к миру между собой.

…Но теперь оставшаяся дистанция быстро шла к распаду.

А как иначе?

Не единожды утром она в полудрёме шла через коридор и натыкалась на Тома Риддла в её ванной, чистящим зубы в своей пижаме. Его волосы не были зачёсаны в его обычный, как по линейке ровный, боковой пробор, но растрёпанные после сна, скорее взъерошенные ветром или щегольские, чем действительно неопрятные. Том никогда не был неопрятным.

— Доброе утро, — сказала Гермиона, доставая свою зубную щётку.

Том сполоснул рот и со звоном бросил собственную щётку в стакан:

— Я могу привыкнуть к тому, что надо делить ванную, но не думаю, что я когда-либо привыкну к волосам длиною в фут в сливном отверстии.

— Не всем повезло родиться с идеальными волосами, — резко ответила Гермиона. — Тебе не кажется, что ещё слишком рано для сарказма?

Том пожал плечами:

— Каким-то образом я всегда нахожу для него время.

Это, в общем-то, подытоживало десять недель взаимодействия Гермионы с Томом Риддлом в тесном пространстве. Приводящие в ярость половину времени, поучительные в другую, но ни разу за все каникулы она не подумала, что лучше бы Том оставался в приюте. Она не была бессердечной. Несмотря на её убеждённость, что его описания жизни в приюте Вула были в основном гиперболой, она бы точно не хотела там жить. И пусть Том позволял своему врождённому язвительному обаянию сиять в её присутствии, он никогда не забывал о своих манерах при взрослых.

Взаимодействия с мистером Пацеком в тесном пространстве были более чем интересным опытом.

Волшебник напоминал их учителя по зельеварению, профессора Слагхорна. Мистер Сигизмунд Пацек не пускал слюни на знаменитые имена и влиятельные семьи, как Гораций Слагхорн, но так же, как и профессор, мистер Пацек происходил из достойной семьи и привык к хорошей жизни. Ему нравились его удобства: достаток горячей еды, алкоголь с верхней полки и интересная компания, и впервые за долгое время — возможно, впервые в жизни — ему пришлось работать для этого, а не принимать как должное его социальный статус и престиж его профессии.

Как Слагхорн, мистер Пацек владел знаниями, выходящими за пределы его квалификаций. У профессора Слагхорна, вспоминала Гермиона, была репутация отличного консультанта и советника, направляющего ловкой рукой своих протеже с начальных рабочих позиций до полномасштабных профессиональных карьер. У него были негласные договорённости с преуспевающей аптекарской фирмой, «Слизень и Джиггер», в Косом переулке. Том просмотрел программы для степени Мастера зельеварения, и оказалось, что профессор Слагхорн не брал никого в подмастерья, потому что был слишком занят преподаванием и организацией званых ужинов, поэтому он перенаправлял многообещающих кандидатов своему деловому партнёру, Арсениусу Джиггеру.

(«Если он такой преуспевающий предприниматель, — ворчал Том, — то почему он не покупает себе ананасы сам?»)

Мистер Пацек был квалифицированным мастером оберегов по профессии, но широта его знаний простиралась за её пределы. У него был хорошо намётан глаз на цвета: «И я могу заколдовать отделку дома и мебель, — говорил он, — потому что, по сути, что есть заклинание, чем не оберег в меньшей степени? Основы очень похожи, лишь какие-то руны сжаты здесь и перевёрнуты там, и пара обратных заклинаний помогут заключить магию и сделать стабильной внутри, а не снаружи, — но не просите меня применить это к вашим украшениям, и шкатулкам, и карманным часам. Я не люблю работать с мелкими вещами!»

Он также знал многое о волшебной культуре и истории. Когда мистер Пацек появлялся в её спальне с плотницким карандашом, заложенным за ухо, и волшебной палочкой за пазухой, Гермиона набиралась смелости, чтобы спросить его о магическом научном сообществе… И менее академической стороне магии.

Он, как и обещал, создавал связанные окна для подвала, используя её комнату в качестве основы. Здорово, что мистер Пацек делал это сейчас, потому что мама хотела установить светонепроницаемые шторы на все окна в доме, а до тех пор Гермионе запрещалось включать электрические лампочки после захода солнца. Это был совет из государственной брошюры, которая прилагалась к маминой книге талонов.

Если Гермионе хотелось почитать после заката, ей надо было идти вниз, в подвал — где Том проводил всё свободное время с тех пор, как её мама проявила твёрдость и сказала, что ему надо спать в гостевой спальне и есть за обеденным столом, потому что она не намерена собирать ему поднос и оставлять у лестницы в подвал, чего ему хватило наглости попросить. Когда мама отказала ему, Том искоса взглянул на Гермиону с приподнятой бровью, и она была уверена, что он мысленно комментирует невероятную схожесть между миссис Грейнджер и её дочерью.