Огни в долине

— Возится с куклами, — Елена прижалась к мужу, нежно провела пальцами по его лицу. — Вот сейчас ты опять похож на того парня, которого я впервые увидела двенадцать лет назад. Катя! Катя! Папа пришел.

— Папа! Папа! — послышался звенящий от радости голос. Девочка выбежала из комнаты и в растерянности остановилась. — Где папа?

— Вот я, доченька. И ты не узнала?

Катенька засмеялась, бросилась к отцу. Он подхватил ее на руки.

— А почему ты такой колючий? Ты уже старенький, да? Ты дедушка?

— Папа не брился, — сказала мать. — Он побреется и не будет колючим.

— Не будешь? — девочка осторожно провела ладошкой по щекам отца. — Не хочу старенького папу.

За ужином Майский рассказал жене о делах на драге и о том, что непонятно, куда исчез Тарасенко.

— Ты вот тоже часто ездишь один и далеко, — с легким упреком сказала Елена. — И я всегда беспокоюсь, хотя и молчу. Смотри, доездишься.

— Что ты, Аленка. Или мне телохранителей с собой брать? — Майский старался говорить весело. — И вообще, сейчас не восемнадцатый год и даже не двадцатый. Тебе теперь будут мерещиться бандиты на каждом шагу.

— Папа, кто такие бандиты?

— Это, Катюша, разбойники.

— Они страшные?

— Страшные. Вот с такими усищами, бороды до пояса, а в руках пистолеты и ножи, длинные-длинные.

Девочка закрыла лицо ладонями.

— Боюсь, боюсь разбойников.

— Не пугай ребенка, — рассердилась Елена. — Никаких разбойников нет, Катюша, папа выдумывает.

— Я пошутил, Катенька, конечно же, разбойники бывают только в сказках. Аленка, расскажи-ка о делах на шахте.

— Эх, директор! Не видел жену неделю и не нашел другого разговора, как о шахте.

— Не сердись, Аленушка, но кроме того, что я муж и отец, я и директор. И мне хотелось бы знать, что там у тебя творится на «Комсомолке».

— Ничего не творится. Там работают. Приезжай и посмотри, если интересно. Не хватало еще дома обсуждать служебные дела. А если уж хочешь знать, «Комсомолка» скоро догонит вашу хваленую «Золотую розу». Бригада Пестрякова вчера, например, почти вдвое перевыполнила норму. И сейчас так работают многие. Даже Ахметзянов, который всегда тащился в хвосте, подтянулся.

— А самородки кончились?

— К сожалению. Но «Комсомолка» еще порадует нас сюрпризами.

— Иван Иванович готовит партийное собрание. Речь пойдет о соревновании и ударничестве. Имей это в виду, поговори со своим народом. Может, придется и тебе выступить.

— Я не мастер на речи. Лучше послушаю умных людей. Между прочим, вчера звонил Карапетян. Слушай, товарищ Мельникова, есть у тебя бригада Пестрякова? Есть, отвечаю. А в чем дело? Она две нормы в смену дает? Она. Отдай мне бригаду, я тебе за нее три дам. Ну, это он, конечно, шутил. Интересовался, как Пестряков работает. Говорю: по телефону рассказывать долго, приезжайте, посмотрите. Ну так я приеду, готовь, товарищ Мельникова, коньяк. И вот сегодня утром приезжает Ашот Ованесович с целой свитой: бригадиры, мастера, начальники участков. Показывайте ваши секреты, учиться приехали. Я, как добрая хозяйка, с поклоном гостей встречаю: милости прошу к нашему шалашу. Только секретов у нас нет. Полдня провели на шахте, все облазили. Довольны остались. Потом Карапетян к себе пригласил. И у нас, говорит, есть кое-что посмотреть.

— Что-то уж очень часто стал к тебе позванивать Карапетян. Наверное, его интересует не только шахта. А узнал, что меня дома нет, так и сам пожаловал.

— Перестань, Сашка, — Елена покраснела и, чувствуя это, опять рассердилась. — Не разыгрывай из себя Отелло, плохо получается.

— Я и не разыгрываю. Но кому же понравится, когда возле его молодой и… скажем скромно, симпатичной жены начинают увиваться там разные с усиками.

— Гордись, глупый. Твоя жена нравится не только тебе.

— Это доказывает, что у меня хороший вкус. Но мне не нравится, когда моя жена становится объектом слишком пристального внимания других мужчин. В пылу ревности я страшен, предупреждаю.

— Арбенин! Предупреждение принято, и вот ответ: к Ашоту Ованесовичу скоро приезжает жена.

— Отлично! Из мужа мне надо опять превратиться в директора и подумать о том, где они будут жить.

Катенька засыпала на коленях отца. Он гладил ее мягкие светлые кудряшки и говорил все тише.

— Вот счастливый человек. Ни тревог у нее, ни забот.

— А главное, жить будет в счастливое время, — добавила Елена, осторожно беря дочь. — Представляешь, как все изменится лет через двадцать.

— Мы будем уже старики, Аленка.

— Ну что ж, значит, нам обеспечена счастливая старость. Тоже не плохо.

Накануне партийного собрания Слепов зашел в школу к секретарю комсомольской ячейки Любе Звягинцевой и застал у нее Данилку Пестрякова. После занятий Люба часто оставалась в школе — проверяла высокие стопки тетрадей, чтобы не таскать их домой. Данилка по обыкновению тоже приходил в школу, терпеливо ждал, когда учительница окончит свое скучное занятие. Потом провожал ее домой, а если было еще не поздно, они заходили в клуб, чтобы потанцевать немного или посмотреть кинокартину. И сейчас Данилка сидел возле девушки. Оба они были чем-то взволнованы, это Иван Иванович сразу заметил и почувствовал себя неловко. «Дело молодое, любовь у них, наверное, принесло меня не вовремя». Он остановился в дверях и громко кашлянул.

— Э… э… я не помешал?

— Ой, нет, — учительница обрадованно посмотрела на парторга. — Очень даже хорошо, что вы пришли. Тут такое дело… Вы садитесь, Иван Иванович, сейчас все вам расскажем.

— Да что такое, Люба? — Слепов сел и посмотрел внимательно на молодых людей.

— Данилка, рассказывай все по порядку.

Пестряков откашлялся, зачем-то поправил галстук, взглянул на парторга, на девушку. Она закивала ему: рассказывай, рассказывай.

— Ну, этого-того, значит…

— Фу, — поморщилась Люба, — никак не могу его отучить от этой глупой привычки. Начинай прямо о деле.

— Начинай. Ты же сбила ход моих мыслей… — Данилка явно был не мастак на речи. Он замолчал, подбирая слова, усиленно морща лоб. — Этого-того, значит, прихожу я, а тут письмо…

— Ничего не понимаю, — Иван Иванович вытащил платок и громко высморкался. — Извините меня, ребята, простыл немного. Давай дальше, Данила Григорьевич.

— Значит, письмо… Мне письмо. Ну я, этого-того, думаю: от кого? Разве от Якова, от Сыромолотова то есть…

Терпение Любы кончилось, она встала, выхватила из рук Данилки бумажку и передала Слепову.

— Вот это письмо получил он, Данилка. Читайте.

Иван Иванович достал очки с большими круглыми стеклами и придвинулся ближе к свету. Писал кто-то не очень грамотно: строчки расползались, буквы подпрыгивали, в словах ошибки.

«Ежели ты, сукин ты сын, — читал Слепов, — будешь баламутить воду, то жизни своей не возрадуешься. Это мы тебе говорим, рабочий. И ты, имея совесть, должон вникнуть в положение. Работай, как все, и не выскакивай, начальству на глаза не лезь. А пользу свою можешь соблюсти иначе, пораскинь мозгами да смотри получше. Но ежели ты, Данилка, не послушаешь нас, тогда смотри, худо будет. А что патрет твой в газете пропечатали, так чихали мы на патрет. Мотай себе на ус…»