Огонь и сталь

— Как скажешь, Слышащая, — покорно прошелестел он, пятясь к выходу. По щекам магесы катились слезы, нижняя губа предательски дрожала, но огонь в ее руке не погас.

Если бы Слышащая была волчицей, она бы завыла свою скорбную песнь, глядя с тоской на полную луну. Если бы Слышащая была бы птицей — она улетела бы туда, где ее слезы никто не увидит. Если бы Слышащая была змеей — любой дерзнувший нарушить ее одиночество заплатил за это высокую цену. Но Слышащая всего лишь человек с древним проклятьем в своих жилах.

========== BahLOK Laas (Голод жизни) ==========

Фарфор нынче дорогой, не чета глине, пусть даже лакированной. Но Елентию подобные мелочи совершенно не волновали. Схватив со стола вазу, она запустила ею через всю комнату, и сосуд раскололся о тускло мерцающий щит заклинания оберега. Расписной фарфор лопнул с неожиданно тихим звоном, разлетаясь сотней острых осколков. Девушка лихорадочно озиралась по сторонам в поисках того, чем бы еще можно было бы запустить в голову ненаглядному муженьку. Рыжие кудри пылают, рассыпавшись по ее плечам, на щеках горит гневный румянец, а глаза сверкают ярче всех звезд Азуры.

— Успокоилась? — равнодушно обронил Мерцер, не спеша, однако, ослаблять магическую защиту. Вдруг Елентия догадается заглянуть в комод и бросится на него с обнаженным кинжалом. — Если ты ведешь себя как потаскуха, то привыкай. Относиться к тебе будут соответственно.

— Ненавижу! — в мага полетело блюдо с фруктами. Хаммерфелльские виноград и апельсины во всем своем великолепии расположились на ковре, и девушка, случайно наступив на гроздь сочных ягод, поскользнулась и упала. Оберег рассыпался серебристыми искрами, и Мерцер кинулся к жене. Елентия тихо всхлипывала — кривой осколок вазы рассек кожу ладони. Юноша бережно взял ее за руку, но она, шипя, оттолкнула его, неуклюже вскакивая на ноги. Глаза, полные слез, переливались будто сапфиры в венце анвильской графини.

— Не глупи, душа моя, — отчеканил маг, подступая к девушке. Его прикосновения были нежны, он бы никогда не подумал ударить супругу, но взгляд потемневших от ярости глаз была намного красноречивее. — Царапина глубокая. Позволь мне…

— Убирайся в Обливион, Мерцер! — взвизгнула Елентия. — Какое тебе дело?! Ведь я ничем не лучше трактирной шлюхи. Кого волнует, если одна из них сдохнет в канаве?!

— Если не дашь мне залечить ранку, то она может воспалиться. Ты этого хочешь? — признаться, колдун уже жалел, что так накинулся на нее, но стоило только взглянуть на жену, кокетничающую с Гэйрелом Златозубым, главой купеческой гильдии… у него просто сознание помутилось от ревности. Он шагнул к вжимающейся в угол девушке, чувствуя, как его решимость начинает рассыпаться. Раньше бы он зашептал царапинку, поцеловал едва заметный шрамик и оба думать позабыли бы о ссоре. Но Мерцер не желал больше терпеть выходок супруги, пусть и горячо любимой. Неделю он собирался избегать ее, не говорить с Елентией, не видеться, потому что исполненный боли взгляд жены способен и камень заставить расчувствоваться. Видя, как вздрагивают ее плечи, как по щекам катятся крупные слезы, юноша решил позволить прощальное объятие перед неделей горького одиночества и бесконечных ночей в холодной пустой постели, когда окровавленная ладонь девушки наотмашь ударила его по лицу. Мерцер сдавленно охнул, хватаясь за вспыхнувшую болью скулу. Пальцы его ощутили липкую влагу, на коже расцвели алые бутоны крови Елентии.

— Не прикасайся ко мне! Никогда больше меня не трогай, слышишь?! — девушка, подобрав юбки, кинулась прочь из разгромленной комнаты. Прежде чем скрыться в полумраке холла, она обернулась. Взгляд супруги окатил мага нескрываемой жгучей ненавистью и презрением. — Раз уж женился на потаскухе, то не жди ни верности, ни послушания! И твоих детей… я никогда не рожу! Будешь воспитывать чужих ублюдков!

— Елентия, — юноша сжал кулаки. Хищно щелкнули пробежавшие по его рукам крошечные разряды молний, — только посмей…

В ответ девушка издевательски расхохоталась, но смех резко сменился сдавленными рыданиями. Не глядя на Мерцера, она выбежала из комнаты.

***

— Как я злился, когда она сказала мне, что беременна! Даже не поверил, что действительно от меня. Как только дочка родилась, я сбежал в Хай Рок. Год меня не было, а когда вернулся, по дому же бегало это златовласое и сероглазое чудо, — бретон глухо рассмеялся, плеснув себе в чашу еще вина, — тогда Елентия не ограничилась одной комнатой… крик стоял на весь Анвил!

— Своенравнее женщины только судьба. Так говорят в Хаммерфелле, — понимающе улыбнулся Лашанс, жадно вдыхая аромат вина. Отведать его, почувствовать вкус на языке он не сможет, запах и созерцание — единственные удовольствия, что дозволены ему в многогранном Нирне.

— Воистину, — Мерцер поднял чашу и откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на извивающееся пламя свечи. — Мне до сих пор стыдно, что я так много наговорил тогда Елентии. Деметра вся в меня. Только характер от матери — импульсивный и взбалмошный. Но другой дочери я никогда не желал. Вот другую жену — не раз. Я даже как-то позволил себе увлечься одной прелестницей из Морровинда. Как же ее звали?.. Горрия? Или Горэйн?

— Горцин, — сухо улыбнулся Лашанс, болтая вино в чаше, наблюдая, как рубиновая жидкость плещется о стенки кружки. Отблески свечей золотили ее. Мерцер поперхнулся, закашлялся, застучал себя кулаком в грудь. Фантом участливо похлопал его по спине. Немногое, что он способен сделать. Убить и помочь отцу Слышащей прокашляться.

— Ты… ты что?.. так она же младше меня будет!

— Не с ней, с ее матерью. Горцейн, — ассасин плутовато улыбнулся и развел руками, мысленно возвращаясь в далекое прошлое к миленькой данмерке, живущей близ Тира. Высокая и тонкая, с хриплым грудным смехом. — Что поделать, я всегда тяготел к довольно смуглым девушкам, — будет лучше, если сиродильский колдун не узнает о симпатии Люсьена к Довакин. Сейчас не время, достанется и вечности в чертогах Ситиса.

— И с красными глазами, видимо, — мужчина вытер рот рукавом и поспешил запить шутку остатками вина. — Мать мне увидеть не посчастливилось, но дочь была очень мила. Писала потом, мол, сына мне подарила, — Мерцер раздраженно фыркнул, — видел я пацана. Да у него на лбу было написано, что его папаша — орк.

— Слыш… Деметру подобный брат бы не обрадовал, — насмешливо заметил призрак. Глаза его цвета предрассветного тумана чуть сузились.

— Знаешь… а ты изменился со времени нашей встречи в глухом переулке Анвила.

Маг нервно поежился.

— Да… жаль, о тебе того же сказать нельзя.

***

Манекен стонал, будто живой, безропотно принимая каждый удар Вилкаса. Вместо крови раны сочились песком и опилками, но сталь вгрызалась в них не менее охотно, чем в живую плоть. Пот застилал ему глаза, мышцы ныли от напряжения и молили об отдыхе, но юноша все продолжал и продолжал наносить удары, терзать ни в чем не повинный манекен. Рукоять двуручного меча горела, раскаленная его яростью. Ушла. Сбежала как воровка, выскользнула из Йорваскрра, пока Соратник спал, и даже не сказала, почему. Норд проснулся — а босмерки рядом нет. Сначала он подумал, что Тинтур ушла в лес, но девушка не вернулась ни к обеду, ни к сумеркам. Он, как последний дурак, собирался было пойти поискать ее, когда стражники сказали, что видели, как она покидала город вместе с Довакин. Сипло зарычав, Вилкас снес деревянную «голову» манекена и одним мощным ударом разрубил «торс» от плеча до живота. Песок пыльным водопадом хлынул ему под ноги.

Эйла еще Фаркаса кличет тупицей, хотя второй брат в простодушии ему не уступает. Дурак, какой же он дурак… поверил девке, что путникам на большой дороге глотки резала! Последний раз воин Белому Крылу позволил… а что позволил?! Сам рад был, что она наконец-то на него посмотрела, вел себя не как волк, а как щенок, счастливо повизгивал, хвостиком вилял, чуть ли не ел у нее с рук. Юноша устало опустился на скамью, не выпуская меча из рук. Славный клинок, льдисто-голубая сталь отливает белизной, словно озеро, подернутое льдом. От лезвия веет холодом, который мгновенно сменяется жаром, когда он рассекает броню врагов, опаляя болью и страхом. Вилкас раздувался от гордости всякий раз, как брал в руки меч, а сейчас он не вызывал в нем ничего кроме досады. Боль и яд разочарования отравили его так, что и жизнь стала не мила.