Огонь измены

Она понимающе кивает, будто ничего особенного не происходит. Но в глазах её мелькает что-то странное. Она словно расстроена.

На светофоре останавливается, чуть передвигает ремень безопасности, он ей жмёт. Рената глубоко беременна, уже в декрете.

Я ласково поглаживаю её животик, улыбаюсь:

– Как ваши дела?

– Хорошо. Мне кажется, уже ногами в сердце лупит мне, - сверкает она ямочками на щеках.

Такая хорошенькая... Ей безумно идёт беременность. Кожа светится, глаза блестят, вся аппетитная, приятная. Любуюсь.

А она мнётся. Как будто хочет что-то сказать и не решается. Порывисто протягивает руку, кладёт мне на живот:

– А ваши дела как?

Жесть

Соловьёв

Моя мама... Не помню, как она выглядела. Только тёмные очертания фигуры. Мягкие каштановые волосы до плеч. Когда она держала меня на руках, утыкался носом в её шею, вдыхал запах и успокаивался, накручивая её локон на палец. А больше ничего не осталось в памяти. Ни голоса, ни взгляда.

Отец сказал, что мы ей больше не нужны. Не верил сначала. Ждал, каждый день ждал. Закидывал игрушки на подоконник, влезал на него и часами пялился в окно. Представлял, как она выйдет из-за угла, а я кинусь ей навстречу. Выискивал белые дорожки на голубом небе и убеждал себя, что вот именно на этом самолёте ко мне возвращается мама. Потому что тоже очень скучает, не может без меня больше. Просыпался среди ночи от очередного кошмара и мечтал почувствовать её рядом, чтобы обняла и успокоила. Запрещал трогать меня другим женщинам: врачу, воспитателям, учителям, даже бабушке. Только маме можно. Подростком почему-то решил, что это отец во всём виноват, довёл её. Насильно разлучил нас. Скандалил, требовал её адрес. Хотел найти. Не смог. Потом, как отрубило.

Но родился Серый. Похож на меня, одно лицо. Представил, что он также будет. И уговорил Аринку остаться. Надеялся на материнский инстинкт. Но походу нет его у неё. Не сработало. А Зефирка моя смогла бы. Вот бы нам с ней детей... Но...

Сегодня перед судом Аринка опять требовала денег, отказал. Тогда она заявила на заседании, что под давлением подписала тот контракт. И на самом деле я плохой отец, работаю без выходных и допоздна, внимания не уделяю ребёнку. А у неё успешный бизнес, бл*ть, и куча свободного времени. И квартира, которую ей за рождение Серёги подарил, пригодилась удачно. Суд оставил моего сына с ней. Моего. Тупик.

Нет, я сразу подал апелляцию. Обзвонил всех, кто был свидетелем нашего договора. Обещали подтвердить. И даже, пользуясь служебным положением, официально запросил в кожвене статистику по её ЗППП за годы совместной жизни. Раз семь лечилась, если не ошибаюсь.

Но следующее заседание ещё очень нескоро. А Серёгу надо отдать ей сейчас. Как?

Не могу это обсуждать, слишком больно. Особенно не хочу, чтоб Зефирка видела меня слабым, проигравшим. Сразу разочаруется. Мужчина никогда не должен.

Поэтому не стал ей звонить, отключил телефон, и к Саньку. Он умеет молча бухать, а это то, что сейчас нужно. Сидим в его отеле, в пентхаусе. Не знаю, как он, а я в дрова. Плаваю в жгучей болезненной тоске. Жду, когда обезбол сработает. Но пока нет. Санёк наливает время от времени, задумчиво курит, глядя в окно. В шоке тоже.

С металлическим лязгом отъезжает дверь лифта.

– Девочек вызывали?
– покачивая круглым животиком, с неуместной улыбкой вваливает Рената.

А за ней... Прищуриваюсь, чтоб лучше разглядеть. Глючит, наверное. Зефирка моя. Красоточка. Нежная, сладкая. Люблю не могу. Но сейчас не стоит нам общаться.

– Рената, ну на хре-на ты, - заплетаюсь, с осуждением глядя на жену друга.

– Знаешь что, Соловьёв, - возмущается она, - ты уж как-то определись, вместе вы или что. Земфира, между прочим, ради вас с Серёжей на преступление пошла.

Прищуриваюсь, пытаясь сфокусировать на ней взгляд. Хочу спросить, что за хрень несёт, но мозг работает быстрее языка. Не успеваю. Рената хватает Санька за руку и утаскивает куда-то.

Мы остаёмся вдвоём. Встаю навстречу растерянной Зефирке, но ноги ватные. Пошатнувшись, опускаюсь обратно в кресло. Не помню, что хотел спросить. И откуда она здесь, тоже не соображу. Забыл.

Зефирка настороженно следит, как тянусь за бутылкой, лью коньяк куда-то мимо.

Подходит, отнимает, отставляет под стол. Усаживается в кресло напротив.

– Игорь, - голос дрожит, - это правда, что Серёжу...

Напряжённо сглатывает, не может продолжать. Скриплю зубами. Раздражённо мычу. Бл*ть, ну зачем говорить?!

– Но это жесть какая-то. Разве можно такое?
– подаёт голос снова.

– Что ты хочешь?
– выдавливаю из себя.

– Чтоб ты...
– подбирает слова, - не отдавал Серёжу.

Пожимаю плечами, отворачиваюсь. Прикрываю глаза, ухожу в вертолётную мёртвую петлю.

Она поднимается. Вздрогнув, с трудом разлепляю веки.

– А ты вообще хоть попытался не допустить этого? Как нам быть дальше, знаешь?

Нахмурившись, навожу резкость, сосредотачиваясь на её возмущённом лице. В глазах слёзы блестят. Малышка, не надо. Не хочу, чтоб нервничала.

Качаю головой:

– Нет.

Пытаюсь сказать, чтоб не плакала, но язык всё.

Она не понимает, приходит в ярость. Лицо и шея краснеют.

Напряжёнными губами выкрикивает:

– Знаешь что, Соловьёв. Вы оба - ужасные родители. Так нельзя. Серёжа вам не мяч, играть в него, пинать туда-сюда. Он человек, у него есть чувства. Как я должна ему объяснить всё это сейчас, а? Вам нормально, бухаете оба. А он там... Не хочу больше тебя видеть. Вообще. Я ухожу от тебя.

Она всхлипывает, разворачивается и быстро скрывается в коридоре, который ведёт к лифту.

Пи*дец.

Всё будет хорошо

Земфира

Выхожу из лифта и встаю, как вкопанная. Что теперь делать-то? Куда идти? Молодец, Земфира. Ребёнка выкрала, любимого бросила, вместо того, чтоб поддержать. Умничка. Перед глазами пелена из слёз. Дыхание сбивается. И сердце сжало, как будто оно не бьётся больше.

– Отдай, это мой бластер, - слышу из игровой комнаты знакомый голосок.

Быстро -быстро моргаю, сдуваю слёзы. Нечего киснуть. Ещё не хватало напугать Серёжку. Ну-ка, собралась. Кончиками пальцев протираю лоб, потом от носа к вискам. Поправляю волосы и иду за ним.