Огонь измены
Шрифт:
Ну нет. Отворачиваюсь. Не хочу видеть её перекошенную неадекватную физиономию. Она выглядит отвратительно. Меня тошнит от неё. И вообще тошнит. Морщусь, сглатывая слюну.
– Я воспитатель его сына. Мы с ним сейчас дома вдвоём, Игоря Алексеевича нет. Нам очень нужна ваша помощь.
– Выезжаем, - коротко отвечают мне и отключаются.
Фух. Надеюсь, они не задержатся сильно.
Я подхожу к окну. Под ногами хрустят осколки.
– Где. Мой. Сын, —еле ворочая языком спрашивает Арина.
Коротко уточняю:
– Он тебе точно нужен?
Она осекается. Задумывается.
– А зачем?
Растерянно моргает, но не сдаётся:
– А тебе что?
– Ты же пьяная, орёшь, скандалишь. Зачем хочешь его забрать именно сейчас и куда? И чего ты этим добьёшься? Напугаешь только Серёжку. Приходи завтра, вы с Игорем всё обсудите ещё раз.
Арина морщится. Её нос сразу становится крючковатым, как у Бабы-Яги.
– Впусти. Я жена.
– Нет, ты бывшая жена. Вы развелись сегодня, помнишь?
– Я хоть бывшая. А ты вообще никакая. Ты сама кто, а? Шлюха. Всю жизнь мне испортила. Всё отняла. Деньги, дом, мужа, сына. Да я ща убью тебя, гадюка.
Отступает на несколько шагов, осматривается. Пошатываясь, тянется и вырывает из земли ещё один фонарик. Пьяно хихикая, направляет в мою сторону остриём, замахивается. Я отхожу от окна вглубь комнаты.
Во дворе замигали огни. С облегчением понимаю, что полиция приехала вовремя.
Соловьёв
Вроде протрезвел почти. Во рту противно. Затылок ломит, а так норм уже.
Подъезжаю к дому на такси. На душе скребёт. Зачем мне сюда, что мне здесь делать одному… Серый теперь у бывшей. Зефирка ушла. Хотя в её квартире никого нет, заскочил туда сначала. Может, опять к матери отправилась? Завтра утром начну искать её, подготовился уже.
Выхожу возле дома. Окна зияют чернотой. Ну, это естественно. Меня там нет. А больше и некому там быть. Но что-то вокруг не то. Царапает изнутри, не пойму.
Открываю дверь. В нос бьёт умопомрачительный аромат свежей выпечки. А в гостиной гуляет ветер. Что за фигня? Окно нараспашку оставил, что ли?
Врубаю свет. На столе белеет глубокое блюдо, заботливо прикрытое чистым вафельным полотенцем. Чудеса... В желудке урчит, проголодался. Первым делом иду к нему. Открываю, а там…
Печенье. Домашнее. Я таких никогда не ел. Два вида: сердечки и птицы. Все они покрыты белой глазурью и расписаны. На нескольких нарисованы маленькие аккуратные губки. А на остальных краснеют буквы "И", "С", "З". Какие-то расписаны каллиграфическим почерком, а часть украшена детской рукой, корявенько. И это ужасно трогательно...
Глупо улыбаюсь. Боюсь поверить. Неужели не сбежала моя Золушка? Если так, то никуда не отпущу больше. Аккуратно перебираю печенья. И на самом дне натыкаюсь на одно, которое отличается от других, таких больше нет. На нём написано "Love". Подношу к лицу. Прикрыв глаза, с наслаждением втягиваю запах. Целую. И я, малышка моя, и я.
Вдруг лицо осыпает колкими снежинками. Что, блин? Откуда дома снег? Скольжу взглядом по окнам, надо бы разобраться, откуда ветер дует.
Мляяя. Сердце срывается в жёсткую тахикардию. Челюсти сводит. Подхожу к окну, скрещиваю руки на груди. Застываю, слепо пялясь в разбитую створку. Что здесь произошло?
Нет смысла
Смотрю во двор, затянутый вечерними сумерками. Растерянность и горечь переполняют меня. Я думал, что та ссора с Зефиркой - мой самый страшный кошмар. Но нет. Только сейчас по-настоящему испугался.
Всего несколько дней назад киллер ранил мужчину. Мы знали о том, что его заказали, но не смогли его защитить, не успели среагировать, когда на него напали. Станислав почти не пострадал, пуля застряла в бронежилете. Но его женщина страшно испугалась, накинулась на нас с обвинениями. И в эту минуту передо мной стоит её бледное лицо с болезненным, заплаканным взглядом.
Пытался её успокоить:
– Мы обеспечили вашего мужа бронежилетом, киллер задержан в момент совершения преступления. Преступник теперь вряд ли когда-то выйдет из заключения. Идите отдыхать. Нет смысла в переживаниях.
Но она не хотела ничего слышать. Думал, ещё немного, и она кинется на меня, как дикая кошка, вцепится в лицо.
Её срывающийся от возмущения голос сейчас звучит у меня в ушах:
– Нет смысла? Да как мне не волноваться, если Стас – самый дорогой для меня человек в мире? У вас есть же любимая женщина, представьте её на этом месте. Вы бы смогли забить и не париться?!
Нет, не смог бы. И меня кидает в дрожь от мысли, что с моей девочкой случилось что-то плохое, пока я был в отключке. А если Серёжка тоже пострадал? Виски сдавливает, морщусь, стараясь остановить накрывшую меня с головой безмолвную истерику. Оставил одних на целый день. Дебила кусок. Забыться хотел. А если они пострадали? Не переживу ведь...
С хрипом выдыхаю и кидаюсь в сторону коридора, который ведёт к спальне и детской.
Внезапно на пороге появляется она. С припухшими губками, немного растрёпанная, в голубой пижаме, босиком. Заспанно моргает. А меня будто ледяной водой окатывает. Бросаюсь к ней, притягиваю к себе. Крепко. Ещё крепче. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– С тобой всё хорошо?
Она растерянно кивает. Напряжённо нахмурившись, решаюсь спросить:
– А Серёжка?
Хрипловато мурчит:
– Он спит. Мы тебе печенье испе...
Со стоном облегчения ловлю её вкусные губы своими. Чуть прикусывая, заставляю приоткрыть рот. Соприкасаемся языками. Жадно впиваюсь, прижимая её к себе ещё сильнее. Уютную, мягкую, мою... Глаза закрываются от тёплого взрыва в груди. Пискнув от неожиданности, она обвивает мою шею руками и горячо отвечает. Целуемся, как одержимые, пылко и безумно. Задыхаюсь, мышцы судорожно подёргивает.
И теперь мне мало этих губ. Хочу всю. Подхватываю на руки. Она прижимается ко мне, положив голову на плечо, и затихает. Несу свою девочку в спальню. Ногой захлопываю дверь. Останавливаюсь у края кровати, осторожно опускаю. Торопливо дёргаю вниз ширинку, скидываю брюки, тянусь к пуговицам рубашки. Она приподнимается, опирается локтями в матрас и наблюдает за мной. Кожа горит от её взгляда. Любящего.
Внезапно вспоминаю, что собирался сделать, торможу. Поднимаю с пола брюки, шарю в кармане. Достаю красную велюровую коробочку, раскрываю. Сажусь рядом с Зефиркой.