Охота на либерею

— Ты, Михайло, потише говорил бы. А то неровен час — услышит кто и донесёт.

— Не боюсь я, отец Алексий. И царю то же самое в лицо говорю. Потому и в чести у него. Вот и в Сергиеву обитель по делу государеву он меня направил.

— В чести-то в чести, да только нрав у царя переменчив. Не забывай об этом. Ну, да ладно. Тебе к наместнику, наверно, надо?

— Был уже. Только он всё больше делами духовными занимается, а я для другого сюда послан.

— О деле твоём знаю. Помогу, чем смогу. Чай, не впервой.

— Что с Москвой случилось, ты знаешь. Сейчас только кремль неприступной твердыней и остался, а весь город в пепел обратился. Чую, долго он ещё отстраиваться будет. Хотя людишки уже копошатся. Завалы разбирают, начали новые срубы ставить, да только небыстро всё это.

— И о том знаю.

— Да только на будущий год снова татары придут. И если не встретим их как следует — рухнет держава. Добьют всё, что нынче не сумели.

— Ну так встречайте. А мы поможем.

— За тем и пришёл. Надо новые полки набирать да оружие ковать. А у тебя тут много народу прибилось, и мастерские кое-какие есть.

— Ты скажи, что делать, а мы уж постараемся.

— Главное сейчас — пушки да пищали.

— На это дело железо нужно. У нас есть, только мало. Не хватит, на всё-то войско.

— Руду болотную привезём, а вот кузнецов, что оружейное дело знают, надо среди мужичков подыскать.

Отец Алексий задумался:

— Что ж, хорошо. Один мастер у меня есть. Он начнёт да других обучит.

— Вот и ладно. А ещё нужны мне люди в новые полки. Войск в Москве совсем мало, все в Ливонии стоят. Государь направил знающего человека ратных людей в немецких землях набирать, да только много не наберёшь ведь. Больно уж они дороги. Да и доверия наймитам немного. Чуть плату задержишь — на врага не пойдут. А то и вовсе перекинутся.

— За деньги в чужой земле бьются хорошо, но не отважно, — согласился отец Алексий, — так ты сам среди мужичков клич кинь. Злые они, У многих татары семьи побили или в полон увели. А кто сам, израненный, в обитель пришёл. Такие в бою твёрдо стоять будут.

— Оставлю-ка я здесь, отец Алексий, Осипа. Он воинскую науку лучше других знает. Пусть мужичков обучит как правильно воевать. А за пропитание ты не беспокойся. Государь о нуждах Сергиевой обители знает, на днях будет обоз с хлебом и разными крупами. И на мужичков хватит, и на братию.

Отец Алексий кивнул головой и, глянув на Егорку, поманил его рукой:

— Иди-ка сюда, отрок!

Егорка подошёл и склонился перед ними.

— Кто таков? — спросил боярин.

— Егорка я. Село татары сожгли, а мы…

— Пришёл в начале лета, — перебил его отец Алексий, — с тех пор при обители. Толковый и до работы злой. Знает валяльное ремесло, только оно в обители пока без надобности. А ты вот в Москве станешь оружейные мастерские восстанавливать — так прибери отрока. Авось пригодится. Сам потом благодарить будешь, что такого дельного помощника тебе нашёл. А я ещё в Москву кое-кому отпишу, пусть приглядят за парнишкой.

— Может, Ерпыль о нём позаботится? — спросил боярин. — А то недосуг мне.

— Ерпыль при дворе, а отрок пусть пока подальше от двора держится. А что дальше будет — бог весть.

— Отец Алексий! — взмолился Егорка. — Да как же я… У меня же сестра здесь. Кто о ней позаботится?

— Помолчи, — осадил его священник, — я лучше знаю, где тебе применение найти.

Егорка замолчал, огорчённый. Боярин внимательно посмотрел на него:

— Неужто и впрямь взять?

— Возьми, возьми.

— Ну, так и быть. В Москве сейчас рабочие руки сильно нужны. Кузнец с него, конечно, пока никакой. Но пусть в подмастерьях походит, науку узнает. А там видно будет. Если следующее лето переживём.

— Ступай, собирайся в дорогу, — сказал отец Алексий, — а о сестре не беспокойся, я прослежу, чтобы её не обижали. Тебе в Москве лучше будет.

И, когда Егорка уже повернулся, чтобы уйти, негромко добавил:

— И безопаснее.

Оглянулся Егорка: о чём это отец Алексий? Да только тот стоял, спокойно и доброжелательно глядя на него. Пояснять свои слова не стал, а спрашивать его не захотелось.

Когда Егорка объявил деду Кузьме, что завтра уходит вместе с боярином Михаилом Семёновичем Микулинским в Москву, тот не удивился:

— Езжай, езжай. Хуже не станет.

— Да ты что, дед Кузьма? Здесь же Дашутка остаётся. Как она без меня?

— Как до сих пор, так и сейчас будет. Отец Алексий верно поступает. Думаешь, я ничего не вижу? Я, внучек, скоро уже семь десятков лет живу, повидал кое-что и в людях разбираться умею. Думаешь, не заметил, как ты вчера смутился, когда с этим столкнулся, что с помойным ведром шёл? Ну, думаю, наверняка что-то он про тебя знает такое, что ты скрываешь. А поскольку мал ты, да злых дел поэтому вряд ли успел натворить, чтобы тебя за разбой искали, то, наверное, беглый холоп. Верно ведь?

Егорка молча кивнул. А что тут скрывать? Дед Кузьма не выдаст, это же ясно.

— А утречком, пока ты спал, видел я, как он подходил к отцу Алексию и что-то ему рассказывал. Ну, думаю, пришла к нашему Егорке беда.

Он помолчал немного и продолжил:

— Но Алексий-то наш добрым человеком оказался. Придумал, как тебя спасти. Доносчик, наверно, хотел за свой донос награду получить, но не вышло. Так что ты иди, иди, чтобы глаза ему не мозолить. А то вдруг ещё кому расскажет, а тот окажется не таким, как отец Алексий. Так что езжай, и как разбогатеешь, в церкви свечку за здравие отца Алексия поставь.

Вечером, во время ужина, к Егорке подошла Варя:

— Счастливого пути. Жаль, что уезжаешь.

— А ты откуда знаешь? — удивился Егорка.

— Мама сказала. Но мы с тобой ещё встретимся. Следующим летом.

И ушла, не говоря более ничего и не оглядываясь.

Когда уже укладывались спать, дед Кузьма приволок сильно поношенный кафтан из сермяги [44] :

— Держи. Это тебе отец Алексий передал. Скоро осень на дворе, а ты без верхней одёжки. В Москве-то неизвестно как будет.

44

Сермяга — грубая шерстяная ткань.

Егорка тут же примерил обновку. Хотя какая это обновка, если разобраться? Обноски — так вернее. Кафтан оказался немного велик, но это ему на руку. Молод ещё, вверх тянется, а когда новый кафтан раздобудет — да кто ж его знает? А этот, хоть и ношеный, но если следить за ним да прорехи вовремя зашивать, ещё долго прослужит.

На следующее утро, едва рассвело, отряд боярина Микулинского выехал из Сергиевой обители. Вместе со всеми трясся на самой смирной лошадке и Егорка с надетым через плечо отцовским луком, с непривычки с трудом держась в седле, у которого была приторочена торба со всем его небогатым скарбом.