Охота на либерею

Но это ещё полбеды! В тот же самый момент Никита, переворачивая крицу на наковальне, неловко перехватил её клещами, не удержал и она полетела туда же, куда только что кувыркнулся Егорка.

Тяжёлая раскалённая болванка угодила на правую руку, чуть повыше кисти. Могла бы и голову задеть, да Егорка в последний миг сумел увернуться, а вот руку не уберёг. Послышался мерзкий хруст. Егорка взвыл от боли и вскочил, словно ошпаренный. Да что там ошпаренный! Раскалённая докрасна железяка была горячее самого крутого кипятка.

Егорка стоял, на его глазах против воли наворачивались слёзы. Бывает и так: вроде и не хочешь плакать, а они текут и текут. Стыдно даже. Левой рукой он придерживал кисть правой, которая болталась свободно, как плеть. Он уже не кричал, а только тяжело дышал.

Никита быстрым движением закинул остывающую болванку в печь, а сам внимательно осмотрел Егоркину руку:

— Э, да у тебя, кажется, кость сломана. Да и ожог.

Он подошёл к стоящей в углу кадке с постным маслом, в котором закаливал булатные клинки и, зачерпнув немного, осторожно размазал по ожогу.

— Вот так. Главное — сразу, как обожжёшься, маслом смазать, потом лучше заживать будет. Кость я тебе срастить не смогу. Знаешь что? Давай-ка беги в кремль. Там у меня брат Данил лекарем у царя служит. Спросишь стрельцов на воротах, они покажут, куда идти.

Егорка кивнул и вышел из кузни. Никита уже на пороге накинул ему на плечи кафтан. А то мало ли: вдруг не вернётся сюда, а без кафтана зябко. Да и вернётся ли? Какой из него работник, со сломанной-то рукой?

Короткий в общем-то путь от устья Яузы до кремля показался Егорке длиннющим. Чуть ли не длиннее, чем тот, что они с сестрой проделали от их села до Сергиевой обители. Ожог огнём горит, боль от сломанной кости немного поутихла, и лишь с каждым шагом отдаётся не только в руке, но, кажется, и в голове, и даже во всём теле. Как будто накатывает горячая упругая волна боли. Шагнул — волна, ещё шагнул — ещё волна. Всю его спину покрыла испарина, а с кончика носа капал пот. Временами он останавливался, чтобы передохнуть. Оказывается, терпеть боль — это тоже работа, причём очень тяжёлая.

Егорка шёл по берегу Москвы-реки, думая только об одном: поскорее бы добраться до кремля. Вроде вот он рядом, но когда каждый шаг отдаёт болью во всём теле, а кажется, что идти ещё — ой-ой-ой сколько.

Но вот наконец и стены. Ещё чуть-чуть… Он подошёл к воротам при Тайницкой башне. Там трое стрельцов в зелёных кафтанах, опершись о бердыши, попросту маялись бездельем, о чём-то неторопливо беседуя. На Егорку они не обратили никакого внимания.

— Мне… к лекарю, — едва слышно произнёс он. — Рука.

Один из стрельцов повернулся к нему:

— Эй, малец, что с тобой?

— Да ты глянь, — ответил ему другой, — хворый он.

— Мне к лекарю Данилу.

Старший из стрельцов подошёл к Егорке:

— Что с тобой?

— Болванка… раскалённая на руку упала. Кость сломана, кажется.

Стрелец посмотрел на его руку, махнул своим:

— Пропустите.

Потом снова Егорке:

— Знаешь, куда идти?

— Нет.

— В Большую палату. Это…

— Я знаю, где. Был уже здесь.

— Иван, — крикнул старший, — проводи мальца! Плох больно.

Рослый рыжий стрелец кивнул и сказал:

— Пошли. Как тебя звать-то?

— Егорка.

— Пойдём, Егорка. Помогу лекаря найти, а то ты по незнанию долго здесь мыкаться будешь.

Найти Данила-лекаря оказалось несложно. Спустя совсем небольшое время рыжий стрелец сдал больного высокому рыжебородому молодому мужчине в синем кафтане. Жил он рядом с царскими палатами в отдельной светёлке. Едва завидев Егорку, спокойно и деловито сказал:

— Вижу, ожог. Брат прислал, что ли?

Егорка кивнул.

— Кажется, ещё что-то?

— Наверное, кость раздроблена.

Данил взял его руку и пробежался пальцами от запястья до локтя, отчего Егорка чуть не застонал, крепко стиснув зубы.

— Плохо дело, — задумчиво произнёс Данил, — похоже, что кость не только сломалась, но ещё и края сместились. Долго тебе лечиться придётся.

Видя, что Егорка едва держится на ногах, спохватился:

— Да ты садись на лавку.

Он вышел куда-то, но вскоре вернулся, неся четыре небольшие дощечки. Положил их на лавку возле Егорки, достал с полки склянку с притиранием и обработал место ожога. Потом наложил кусок чистого холста, а сверху принесённые дощечки, сложив их таким образом, что рука оказалась внутри, словно меч в ножнах. Егорка терпел боль из последних сил, едва не впадая в беспамятство. Данил плотно перевязал дощечки тонким прочным шнурком и сказал:

— Вот теперь хорошо. Молод ты, кости быстро срастутся. Сейчас главное — ничего тяжёлого не поднимать, даже здоровой рукой. А то вдруг споткнёшься, упадёшь. Кости ещё раз сместятся — калекой навечно останешься.

Егорка уже даже говорить не мог, только кивал вслед словам головой.

— Ну всё, — сказал Данил, — иди теперь домой.

— Нет….

— Что?

— Нет дома.

— Татары сожгли?

— Наверное. Я в Москве второй день. Идти некуда. Из Сергиевой обители с боярином Микулинским пришёл, он меня к твоему брату и определил.

— Вот как… — озадаченно сказал Данил.

— Не знаю, куда идти.

Данил задумался. Потом вздохнул:

— Ну, стало быть, деваться некуда. Пока кость срастётся — у меня жить будешь. А там — кто знает? Жизнь сейчас такая — неясно, чего ждать от завтра. Чай, не обеднею, прокормлю тебя.

Так и остался Егорка при лекаре. Вечером тот дал выпить какой-то горький отвар, говоря:

— Попей, боль-то и поутихнет. Без этого не заснёшь ведь.

Вскоре, действительно, Егорка почувствовал, как накатывает на него сонная усталость, а глаза против воли начинают смыкаться. Данил уложил его на широкой лавке, укрыв кожушком, хотя в этом не было необходимости: в помещении от хорошо протопленной печки стояла теплынь.

— Ничего, ничего — ночью у тебя жар может быть. Не помешает.

Но жара не было. Видно, лечебный отвар оказался очень хорош: не было у Егорки ни жара, ни озноба. Только рука болела по-прежнему. Он с трудом свернул свой видавший виды кафтан и положил его под голову. И сон пришёл мгновенно — словно бродил-бродил рядом, ожидая, когда же Егорка уляжется на скамью, что выделил ему Данил, а дождавшись, набросился и одолел сразу, без борьбы.

На следующий день, в обед, Данил принёс овсяной каши в горшке, а когда Егорка поел, сказал:

— Здесь без дела сидеть не принято, коли ты на государевой службе.

— Как это?

— Ну, я на государевой службе, а ты вроде как у меня на службе. Стало быть, тоже на государевой. Или не согласен?

— Согласен, согласен.

— Вот и хорошо. А посему вот тебе ступка с пестиком — натрёшь мне к вечеру вот этих зёрен.

Он достал из сундука, что стоял в углу светёлки, небольшую медную ступу с пестиком и холщовый мешок, плотно набитый сухими плодами репейника.

— Вот это всё натереть? — ошарашенно спросил Егорка.