Охота на либерею

Глава 6 ПЕРВЫЕ ДНИ В СТОЛИЦЕ

Москва, осень 1571 года

К вечеру второго дня после выезда из Сергиевой обители отряд боярина Михаила Микулинского подходил к столице. Вёрст за десять до Москвы им встретился стрелецкий стан. Стрельцов было много — с полтысячи, а то и более. Егорка до сих пор с ними не сталкивался, если не считать немногочисленную охрану приходивших в Сергиеву обитель обозов, поэтому, раскрыв рот, уставился на синекафтанное войско, которое занималось чем-то непонятным.

Вся огромная масса вооружённых людей выстроилась на пустоши у берега неизвестной Егорке речушки в несколько колонн, каждая из которых состояла из шести рядов. Первый ряд, подняв пищали, выцеливал что-то вдалеке. Стоявший у колонны начальник махал рукой и командовал:

— Пали!

Стрельцы дружно кричали:

— Ба-бах!

Тут же опускали пищали и уходили назад, а на их место вставал второй ряд, становясь первым. Они тоже что-то выцеливали, кричали "ба-бах" и уходили назад. Так продолжалось довольно долго. Отряд боярина Микулинского остановился, чернокафтанные стрельцы с усмешкой поглядывали на своих ярких собратьев. Сам Микулинский сначала хмуро смотрел на происходящее, затем, хлестнув коня нагайкой, поскакал в сторону войска.

Один из гарцующих на коне Егоркиных спутников, средних лет рябой верзила, прозванный за неугомонность нрава Шилом, крикнул громко:

— А это кто тут у нас — никак скоморохи?

Чернокафтанные стрельцы дружно захохотали. Глядя на них, засмеялся и Егорка, хотя он и не понял, что смешного делало встреченное ими войско.

— Эй, вы, — крикнул кто-то рядом с Егоркой, — громче "ба-бах" кричите, а то татары не испугаются!

— А если тихо кричать, то пуля дальше десяти саженей не полетит! — добавил другой голос. — Давайте, глотки лужёные, голосите громче!

Вокруг Егорки все покатывались со смеху. В синекафтанном строе возникло замешательство. Стрельцы прекратили притворную стрельбу и молча смотрели на насмехающихся, медленно закипая.

— Да вы не только кричать громко умеете, — не унимался Шило, — но и глядите отважно! Доброе воинство, доброе — всех козявок в округе распугали! Ещё бы — таким-то криком!

Егорка поёжился: он видел, что ещё немного, и синекафтанные не выдержат насмешек и бросятся на его товарищей. Стрельбы и поножовщины, конечно, не будет, но бока им намнут знатно. Он стал озираться: может, сбежать, пока не поздно — а то не поглядят, что отрок? Но бежать было стыдно — пусть даже стрельцы Микулинского и не правы, но он вместе с ними, стало быть… Что "стало быть" — Егорка сказать не мог, но знал, что бежать сейчас — значит, совершить нечестный поступок. А нечестных поступков он за всю свою жизнь, пусть пока и недолгую, не совершал, и не хотел совершать в дальнейшем.

В среде синекафтанных возник ропот, который, усилившись, стал похож на дальние раскаты грома. Егорка понимал, до всеобщей свалки осталось совсем немного. Вот здоровенный черноволосый детина с тёмно-рыжей бородой сделал шаг вперёд, за ним другие, и ещё, и ещё. Вся масса стрелецов пришла в движение, быстро ускоряя ход. Начальники, командовавшие обучением, что-то кричали, но их никто не слушал. "Ой-ёй-ёй, — подумал Егорка, — кажется, пора бежать". Чернокафтанные стрельцы, словно не замечая численного превосходства противника, усмехаясь, доставали из ножен сабли, и разворачивали их обухом — тупой стороной — чтобы никого случайно не зарубить. Они, кажется, были даже рады схватке, словно она давала возможность, встряхнуться после долгого ратного безделья.

До бегущих синекафтанников оставалось уже саженей тридцать, когда между ними и стрельцами боярина Микулинского откуда-то сбоку стремительно врубились двое. Стрелецкий голова в синем кафтане лупил стрельцов тростью по спинам головам и громко кричал:

— А ну, всем стоять, батогов захотели?!!

Боярин Микулинский просто вынул саблю из ножен, и, не разворачивая её обухом вперёд, смотрел на бегущих, открыто и по-доброму улыбаясь им. Но в улыбке его было нечто, отчего задние стрельцы замедлили шаг и остановились, за ними — те, что бежали впереди. И лишь самые первые в горячке предвкушаемой драки не слышали и не видели ничего, но таких было уже немного, не более полусотни. Стрелецкий голова [45] , догнав бегущего впереди других черноволосого зачинщика, сбил его конём на землю и, проскакав ещё несколько саженей, остановился, развернувшись лицом к стрельцам, которые, недовольно ворча, наконец-то остановились и медленно потянулись обратно. Распря была пресечена в зародыше.

45

Стрелецкий голова — в то время командир стрелецкого "прибора" (полка). Позже командиры полков, как и сами полки, назывались по-разному: прибор — приказ — полк; голова — полковник.

Боярин Микулинский, сурово взглянув на своих стрельцов, не сказал ни слова, а лишь пришпорил коня и поскакал неспешной рысью в сторону Москвы. Чернокафтанники вложили сабли в ножны и последовали за ним. Последним трусил на своей лошадёнке Егорка, слушая стрелецкие разговоры:

— Жаль, размяться не вышло, — произнёс самый молодой, который был старше Егорки лишь годика на три.

— Ничего, скоро крымчаки придут — разомнёшься, — ответил стрелец лет тридцати с едва заметным шрамом на шее.

— Поскорей бы.

— Навоюешься ещё.

— Слушай, дядя, — не унимался молодой, — а что это они там бабахали?

Стрелец со шрамом посмотрел на него насмешливо:

— Ты сколько уже служишь?

— Ещё полгодика — и год будет. Огромный срок! Из городовых казаков взят боярином Микулинским за лихость в рубке.

— А в городовых казаках сколько состоял?

— Ну, это совсем много, — ухмыльнулся молодой, — ещё бы месяца три — и полгода точно было бы.

— Заметно.

Некоторое время они ехали молча.

— Дядя, что заметно-то?

— Что ещё года нет, племянничек.

— Слушай, да ты не кочевряжься. Объясни толком, что это было?

— Дело это было, — ответил старший и снова замолчал, словно наслаждаясь неведением молодого. Но тот долгого молчания не выносил:

— Да скажи ты толком.

— Приём это боевой. Пищаль ведь быстро не зарядишь, верно?

— Верно. Я, конечно, уже много умею, но до тебя далеко, — подольстился молодой.

— Первый ряд стреляет из пищали и уходит назад, второй становится вперёд и тоже стреляет. А пока передние стреляют, задние ряды — заряжают. Потом третий, четвёртый и другие. Потом снова первый. Понял?

Лицо молодого растянулось в улыбке:

— Понял! Это чтобы ворогу роздыху не давать.

— Всё верно, — подтвердил старший, — у немцев этот боевой приём называется "улитка". По-ихнему — караколь [46] .

— Тогда зачем мы насмехались над ними?

— Затем, что навык придёт, когда приём этот — с порохом и пулями. Всё, как в бою, по-настоящему. А голова у них — то ли пороху пожалел, то ли ещё чего. А без пороха толку мало. Стрелец должен не только бабахать, должен он успеть зарядить пищаль, пока другие палят, и от других не отстать. А на это навык нужен.

46

Caracol (исп.) — улитка. Название этого тактического приёма проникло во все европейские языки. Приём появился ещё в доогнестрельную эпоху и первоначально использовался арбалетчиками.

Вдалеке раздался пищальный залп, почти сразу — ещё один, и ещё. Егорка насчитал больше двадцати залпов, потом сбился. Вдалеке затихло. Старший удовлетворённо произнёс:

— Кажись, боярин наш их голове разум на место поставил.

Молодой, сняв шапку, почесал вихрастый льняной затылок:

— И откуда ты всё это знаешь, дядя?

— А оттуда, племянничек. Не век же мне в десятниках ходить. Начальнику кроме отваги в бою ещё и разум нужен. Чтобы хорошо воевать — надо много знать.