Охота на либерею

Ближе к вечеру на их пути оказалась небольшая деревушка. Дотла сожжённая — а иных в здешних краях после прошлогоднего набега быть не могло — но кое-где поднимается дымок, бабы варят что-то, даже детишки бегают голопузые. Домов, конечно, нет, но пяток землянок Егорка заметил. И чем только живут люди? Но живут. Лишь на кладбище здешнем много свежих холмиков с грубыми деревянными крестами. Глеб скрипнул зубами — вспомнил, наверно, семью.

— Ничего, ничего, — едва слышно пробормотал он, — от битья железо крепнет.

И больше — ничего, лишь задышал глубоко. Какой-то белобрысый трёхлетний бесштанный карапуз подбежал к проходящей у деревни кавалькаде. Он что-то кричал, улыбаясь до ушей, подпрыгивал на месте и приветственно махал руками, сжатыми в маленькие крепкие кулачки. К нему подошли ребята чуть старше, тоже улыбаясь весело, — очевидно, нечасто мимо деревни проходил конный отряд, а прошлогоднюю беду они в силу малолетства или забыли, или даже не поняли, отчего они тогда прятались в погребах от страшных людей нездешнего облика. Отойдя от деревушки саженей на пятьдесят, Егорка оглянулся. Ребятишки уже отвлеклись на что-то другое, радуясь жаркой погоде да ясному солнышку, счастливые в своём неведении.

Переночевали верстах в десяти за деревней, а утром десятник, осмотрев окрестности ночёвки, сказал:

— К обеду будем на месте.

Так и вышло. Около полудня вдалеке замаячили шатры, проскакал небольшой конный разъезд. Вскоре дорогу преградил другой разъезд, из двадцати всадников. Были это не стрельцы, а непонятно кто. Одеты и вооружены хорошо: все в кольчугах, поверх которых надеты летние кафтаны, кожаные сапоги до колена, шапки хоть и затёртые, но с опушкой, и из хорошего, плотного войлока. Уж в войлоке-то Егорка хорошо разбирается! Старший разъезда выехал вперёд.

— Кто такие, куда путь держите?

— Из Земского приказа, — ответил Глеб, — по распоряжению государя, будем опись войска делать.

— Грамота имеется?

Глеб жестом подозвал Егорку, наклонился к притороченной суме и, покопавшись, вытащил бумагу с орлёной печатью. Протянул старшему:

— Вот.

Тот принял грамоту, внимательно прочитал, разглядел пристально печать, после чего вернул бумагу.

— Ступайте прямо. Мимо кремля к монастырю [115] . Там князя и найдёте.

115

Ныне — Старо-Голутвин монастырь.

Старший уже потерял к ним всякий интерес. Разъезд неспешным шагом направился в сторону от реки, которая снова была видна, появившись вскоре после отъезда с последней ночёвки.

— Как там — идут ратники? — крикнул ему в спину Глеб.

Старший обернулся:

— Идут. И конные, и пешие, и на стругах.

— Много ли?

— Увидишь.

Разъезд пошёл быстрее и вскоре скрылся за небольшой берёзовой рощей. Егорке показалось, что старший говорил как-то без особой радости, даже, скорее, с грустью. "Наверное, народу мало, — подумал он, — хотя ведь и конные идут, и пешие, да ещё и по воде. Если бы мало было, государь не отправил бы их опись делать. Или всё равно отправил бы?"

Пока Егорка предавался размышлениям, Глеб со стрельцами удалился саженей на пятьдесят. Спохватившись, он тронул бока своего коня каблуками старых кожаных сапог с заплатами на голенищах и, перейдя на намёт [116] , бросился догонять отряд. Где-то вдалеке дымили костры — время-то обеденное, ратников кормить пора.

Русский лагерь раскинулся на стыке Оки и Москвы. Две реки, встречаясь, образовали небольшой полуостров, где и стояли шатры, и дымили костры, от которых веяло вкусным запахом варева, обильно сдобренного мясом. У Егорки аж слюни потекли: мясо — не дичь, оно и наваристей, и сытнее. "Ко времени поспели", — мелькнуло в голове.

116

Намёт — галоп.

Ратники в русском лагере были самые разные. И стрельцы в кафтанах разной расцветки, и городовые казаки в тегиляях [117] , ратники в чудных железных шлемах с загнутыми полями и просто мужики самого разбойничьего вида с саблями да пищалями. Кто-то сидел у костра, поедая только что сваренную кашу, кто-то слонялся без дела.

Самое печальное, как заметил Егорка, что князя Воротынского нигде не было видно, и пока они его ищут, всё сваренное уже будет съедено, и им придётся ждать вечера. Прибывшие стрельцы разместились прямо посреди лагеря, а Глеб, подозвав Егорку, отправился искать князя.

117

Тегиляй — самый простой и лёгкий доспех из стёганой плотной ткани, иногда — с кольчужными вставками.

Воротынский нашёлся на берегу Оки. Подошли пять стругов с ратными людьми из Мурома, и князь встречал прибывших, справляясь о числе и вооружении ратников. Глеб с поклоном подал ему царскую грамоту. Воротынский молча принял, пробежал глазами и вернул Глебу:

— А что не со Стрелецкого приказа прислали?

— Не знаю, княже. Государь сказал, не время сейчас рядиться, кто да чем занимается. Все одно дело делаем, а как супостата из державы изгоним, тогда и поглядим.

— И то верно, — согласился Воротынский и кивнул головой на струги: — Вот тебе прибывшие. Полторы сотни из Мурома. Других завтра перепишешь. Да пиши, пиши, народ прибывает. — Он вздохнул. — Хотя хотелось бы побольше. Сказывают, крымский царь всех собрал, кто в седле сидеть может. И не одни татары — ногайцы, касоги, черкесы, даже от турок ратники будут. Ну, да Бог нам поможет.

Воротынский крупно, размашисто перекрестился и направился к лагерю. Глеб мотнул Егорке головой — мол, чего стоишь — доставай бумагу, перья, чернила. Егорка, спохватившись, стал вытаскивать писарские принадлежности, с тоской думая, что пообедать теперь точно не получится. И остаётся надеяться, что на ужин-то он наестся от пуза.

В этот день, кроме муромцев, никто больше не пришёл, и Глеб с Егоркой да сопровождающими их стрельцами отправились размещаться на ночлег. С трудом найдя свободное место, прикрытое от ветра невысоким пригорком, они стреножили коней и развели костерок. Десятник сбегал куда-то, притащил кусок солонины, покрошил мелко и бросил в казанок.

Егоркин желудок вздрогнул в предвкушении: последний раз он радовался пище только рано утром, когда они отправлялись в путь после ночёвки. А днём не было времени — после муромцев они с Глебом переписывали других ратников, и было как-то не до еды.

Лишь после того, как каша была съедена, Егорка почувствовал, насколько он устал. Хотя в Москве ему довольно много приходилось ездить на коне, но вот совершать трёхдневные переходы — ещё нет. Непростое это дело. Стрельцы выглядели бодрыми, словно и не было этого перехода длиной более сотни вёрст, а у Егорки и ноги болели, и седалище. Судя по тому, как кряхтел, устраиваясь на ночлег, Глеб, ему тоже с непривычки было несладко.

Когда они легли, Егорка, поправляя под головой седло, спросил, глядя в темнеющее небо, где ярко светила какая-то большая, яркая, похожая на шляпку серебряного гвоздя, звезда, рядом с которой по одной появлялись звёзды поменьше:

— Глеб, а зачем переписывать всех прибывших?

— А? Что? — Глеб, уже начавший засыпать, встрепенулся. — Кого переписывать?

— Всех, кто на войну пришёл. Зачем? Воеводы сами разберутся, сколько войска, кого куда в сражении ставить.

Глеб зевнул: