Охота на охотника

– Я полицию...

В руке господина появилась золотистая бляха столь характерного вида, что Эдуард Архипович замолчал. Уйти? Следовало бы. И папеньку предупредить об этаком интересе конторы, с которую люди обыкновенные старались дел не иметь. Но как же хозяйка?

Бросить ее тут?

Одну.

– Никто ей вреда не причинит, - сказала рыжая, тряхнув кудрями.
– Напротив, мне кажется, ей нужна помощь...

– К ней ходит целитель.

– Пусть ходит, - рыжая взяла тонкую белую ручку, сжала, прислушалась.
– И еще один заглянет, которому лично я верю, просто на всякий случай. Как ты?

– Я... не знаю, - голос у хозяйки был растерянный.

А еще она улыбнулась.

Не так как прежде, когда от этой улыбки даже Эдуард Архипович вздрагивал и ежился, но обыкновенно, по-человечески. Робко так.

И с надеждой.

– Идите, Эдуард Архипович, - хозяйка обратила на него свой взгляд.
– И пусть принесут чаю. Чай-то в доме остался?

– Обижаете.

– И к булочнику пусть кто сбегает... тут что-то с домом... разладилось, - она тихонечко вздохнула.
– А я уже и не знаю, как это все назад... сладить. И вообще не знаю... и...

– Митенька, не сиди столбом, - рыжая повернулась к чиновнику.
– Сходи за булочками, а то и вправду есть охота... и ты сам нынче без обеду. А во дворец когда еще вернемся.

Как ни странно, господин рыжую послушал.

Вышел.

И Эдуарда Архиповича в коридоре за локоток прихватил. Огляделся и велел:

– Посылай кого за булками, а мы с тобою побеседуем... скажи, что тут было.

Что было?

Кто бы знал, что было, но... Эдуард Архипович расскажет. И про хозяина с хозяйкою. Про то, как любил он ее, дышать надышаться не мог. И она его... просто душа радовалась глядючи. А после приключилась беда, то ли проклял кто, то ли сглазил, но хозяйка на себя руки наложить попыталась. Вытянуть-то ее вытянули, да только не до конца, выходит...

...с чиновником говорить было просто.

Он слушал превнимательно, под руки не лез и даже самолично смахнул с кухонного стола крошки. Он и чашки на подносе расставить помог, и булки, Марьяшкой принесенные, разложил красиво. И головой кивал, и поддакивал, отчего говорилось только легче.

А после пил крепкий чай.

Жевал маковый калачик и вместе с Эдуардом Архиповичем вздыхал по чужим загубленным жизням. Показалось, искренне.

– Я вас помню, - Хелена опустилась в кресло, которое предупреждающе заскрипело и под этим малым весом.
– Здесь вы другая.

– И вы.

– Зачем вы пришли?

– Проведать. Я... мне самой сказали, что я долго не возвращалась, - рыжая потрогала губы, будто проверяя, на месте ли они.
– И я помню, как... неуютно мне было в этом мире. Все казалось, что слишком он тяжелый... и даже мысли появлялись. Всякие.

Хелена кивнула.

Мысли и вправду появлялись. Всякие. Взять, к примеру, нож для бумаг и по запястью провести, выпустить красную кровь, не убивая себя - к чему пытаться вновь, если единожды не вышло, - но просто проверить, есть ли она.

– А я там пробыла всего-то ничего. Вы - куда дольше. К тому же...
– рыжая отвела взгляд.
– Мне показалось, что... его смерть для вас что-то да значила?

– Значила.

Соглашаться с кем-то легко, куда легче, нежели самой принимать решения.

– И что вы, возможно, совсем даже ей будете не рады.

– Буду. Не рада.

– Мне бы не хотелось, чтобы горе заставило вас совершить какую-нибудь глупость.

– Какую?

– Не знаю. Глупости, они трудно предсказуемы. Мне сказали, что вы не покидали дома... как в себя пришли, так и не покидали. Почему?

Смена темы была неприятна. Но рыжая теперь глядела прямо, выжидающе, и это раздражало. Появилось непонятное желание немедля выставить незваную гостью.

– А хотите прогуляться?
– рыжая поднялась и протянула руку.
– Сегодня погода преотменнейшая...

– А чай?

– Подождет.

Прогуляться Хелена не хотела.

Совсем.

Но почему-то позволила себя взять под руку. Тело ее, еще слабое, непослушное, тянулось к рыжей, будто чувствуя чужую силу.

...собственные почти иссякли. И целитель, когда Хелена спросила его про дар - пусть невеликий, но все одно ее собственный - стыдливо отвернулся. Стало быть, надеяться на полное восстановление нечего. С другой стороны, новость вызвала лишь слабое огорчение.

У нее вообще стало сложно с чувствами.

– Осень уже... скоро дожди зарядят. Дождей я терпеть не могу... вообще-то, если вдруг ты забыла, меня Лизаветой звать... можно Лизой. Лизонькой вот лучше не надо, отчего-то раздражает, - она шла неспешно, рыжая Лизавета, от которой тянуло теплом. А его так не хватало в доме.
– Когда дожди, то вечно тоска накатывает. Слышала, при университете кафедру новую открывают? Прикладной некромантии... церковь уже выступила с обличающей речью, а потом выяснилось, что управлять будет монах...

Она говорила и говорила.

Об университете.

И каком-то монахе. Прениях. Договорах.

Слухах, что Его императорское Высочество скоро объявят о помолвке и вовсе не с Таровицкой, которая, не иначе от огорчения, в спешке покинула двор. А вот Одовецкая осталась и теперь при лечебнице для бедных служит. То есть, не совсем, чтобы служит, потому как целительница, а их на службу не ставят, но другого слова не подобрать...

Кто такая Одовецкая?

Или Таровицкая?

Или еще какая-то Авдотья, которая от жениха сбежала, как только он на ноги встал. И так сбежала, что едва скандал не получился. Точнее получился бы, когда бы жених ее не догнал и... в общем, там, похоже, любовь, хотя при дворце злословят, что из всех вариантов Пружанская выбрала наихудший.

Странные чужие люди, до которых Хелене и дела-то нет.

...а конкурс завершился, несмотря ни на что.

Лизавета даже писала о том.

Кто победил?

Марфа Залесская... правда, поговаривают, что выбрали ее неспроста, а чтобы устроить какой-то там то ли брак, то ли договор. Залесские-то половину Севера под рукою держат, опять же, у тятеньки Марфиного плавильни и еще флот собственный торговый, едва ли не в половину государственного. А на Севере земель неосвоенных тьма, и Залесского ныне в министры прочат.

Но это все не важно.

Во всяком случае, не так важно, как прохладный красный лист клена. Хелена увидела его на дорожке и остановилась.

Наклонилась.

Подняла.

Покрутила в пальцах, удивляясь тому, что влажен он. Она тронула пятнышки грязи, прилипшей к листу. Провела мизинцем по краю, казавшемуся острым.

Мягкий.

А Лизавета замолчала, вздохнув.

– Я не хочу, чтобы тебе было плохо. Но я не знаю, как сделать так, чтобы... если о тебе узнают, то многие захотят сделать так, чтобы ты исчезла.