Охота на охотника
Шрифт:
Солнце.
Паркет.
Пианино... она играть не умеет, но в каждом приличном доме должно быть пианино. Или, на худой конец, рояль. Лучше, белый. На него вазу с цветами поставить можно, для пущей красоты.
Она представит и эту вазу, - тетушка скажет, что это сущее варварство, полировку рояльную вазами портить, - и букет полевых цветов. Вязаные салфеточки, пускай безнадежно провинциальные, но милые.
Кошку на подоконнике.
Себя.
И Навойского. В мечтах ему быть можно. С газетой вот и в домашнем простом костюме, даже в тапочках на босу ногу. Она представит и завтрак... или обед?
Ужин?
Не
...про людей.
Разных.
И про себя тоже...
Она заснула, провалившись в этот мягкий уютный до невозможности сон, в котором все было настолько правильно, что выбираться из него не хотелось. А проснувшись, уже ближе к полудню, долго сидела перед зеркалом, не столько собственное отражение разглядывая - а было оно не слишком хорошо - сколько улыбаясь каким-то своим потаенным мыслям.
В конце концов, если просто попробовать.
И у старых дев есть махонький шанс на счастье...
Глава 37
Глава 37
...Ее императорское Величество открыли глаза.
Тело было привычно слабым, но вместе с тем удивительно легким. Она попыталась сесть, коснувшись чего-то, что осыпалось прахом.
Золото?
Золото покрывало пол панцирем полновесных монет. Золотые цепочки змейками опутали руки. Золотые браслеты сковали запястья, правда, ненадолго, стоило коснуться и вновь же стали прахом. Золото уходило.
Умирало, отдав силы той, кому они были нужнее.
Веревия покачала головой: вот, стало быть, как... и кто догадался? А ей бы самой подумать, что ранний оборот ни к чему хорошему не приведет. Но нет, опять понадеялась, что родовых сил хватит.
Босая нога коснулась пола, и вновь золотые монеты истаяли.
Надо будет убраться, вымести прах.
Императрица шла осторожно. Человеческое тело было слишком хрупким. Веревия изнывала от желания обратиться, вернуться к истинной своей сути. Это ведь легко? Теперь, когда тело свежее, не застывшее пока. Стоит лишь пожелать, и нелепые палочки, на которых люди с трудом удерживаются на весу, станут надежным и крепким хвостом. Тонкая кожа покроется чешуей, а глаза... глаза, перед которыми все плывет, станут видеть нормально.
И разве стоит оно? Носить, терпеть неудобный этот облик. Чего ради?
– Брысь, - сказала императрица мыслям и провела ладонью по коротким волосам. Острые иголочки кольнули руку. Ничего, и года не пройдет, как волосы отрастут до плеч, а там еще пару лет и ляжет на голову знакомая тяжесть.
И вовсе это тело не неудобное.
Непривычное.
Неприспособленное к земле. Но так люди под нее и не лезут.
Она поискала взглядом одежду, но... та тоже обратилась прахом. Вот ведь... и что делать? Сидеть? Ждать, пока кто додумается ее проведать? Так холодно как-то, а возвращаться в подобном виде... сраму не оберешься. Правда, стыд - людская придумка, ну так с ними Веревии еще жить не один год.
– Именно, - сказала она, коснувшись ладонью стены.
Камень
обиженно молчал. Что, выпила силы? Ей нужны были... линька - дело серьезное. И сам Великий Полоз ее не избежал. Мало кто знает, что раз в сотню лет он опускается под землю и замирает на год... целый год у них был, чтобы сбежать и спрятаться.Камень все же откликнулся. Слабо. Робко.
Пускай.
Веревия толкнула дверь и та просто упала. Железные засовы истлели, а вот дерево уцелело. И то верно, над живым у нее сил нет.
Оказавшись в коридоре, она вновь прижала руку к стене. Ничего.
Это ж насколько плохо ей было, если она столько выпила?
Явный отклик она ощутила уже после третьего поворота. А вот и жила, слабенькая, замершая в испуге. Нет, ее Веревия трогать не станет, ей будет мало, но ту, которая дальше свилась змеею, позовет. Потянет из нее серебряную нить.
Сперва нить, а после...
Для кого бы другого одеяние это из ожившего вдруг серебра показалось неудобным, тяжелым, а вот на Ее императорское Величество тяжести этой не ощутило.
Александр ждал на ступенях.
Сидел.
Держал в руках полупрозрачные туфельки и заговоренную флягу с горячим чаем.
– С возвращением, - сказал он, протягивая туфельки.
– С возвращением, - эхом отозвалась Веревия. Голос ее звучал непривычно глухо, и она закашлялась, вытерла губы ладонью.
– Прости...
– Все хорошо?
А у него седины прибавилось. И морщин тоже. Она коснулась лба, отодвинула прядку волос.
– Да... как сказать. Могло быть и хуже.
– А могло и лучше?
– Не уверен...
Туфельки были легкими, атласными, украшенными россыпью мелких алмазов. И камни вспыхнули, стоило коснуться их. Потемнели. Налились светом.
– Ты золото принес?
– Одовецкая подсказала...
– Александр коснулся серебряного платья, и то потянулось за царской рукой, будто выпрашивая ласку.
– Я боялся, что ты не вернешься... звал, звал, а ты...
– Я не слышала.
– Знаю.
– Я вернулась.
– И это хорошо...
– В казне осталось хоть что-нибудь?
– Камни. Камней у нас много, да и... возьмем займ, если что. На пару годочков.
Она присела рядом на ледяную ступеньку, взяла флягу и глотнула нестерпимо сладкого чая. Зажмурилась.
– Лешек?
– Жив. И цел. Анна твоя тоже... Керненского задели, но уже идет на поправку. Я ему, дураку этакому, говорил, что военных у меня хватает, а грамотного советника пойди-ка поищи, но как же в стороне, когда жена в самое пекло лезет. Может, ей орден дать?
– И орден тоже, - Ее императорское Величество улыбнулись. И спросили.
– Ты принес, что просила?
Александр протянул простую аптекарскую склянку, наполненную водой. Он уже видел, как это бывает. Вот жена, в которой ныне еще было слишком много нечеловеческого, чтобы рискнуть показаться людям, берет пузырек в руки.
Подносит к губам, будто собираясь сделать глоток.
Вздыхает.
И вздох ее заставляет воду полыхнуть алым.
Белым.
Синим.
Она обретает какой-то едва уловимый глазом жемчужный отблеск.
– И кому?
...он помнил вкус этой воды, горьковатый, навязчивый, прилипший к языку надолго. И казалось, он уже никогда не избавится от этой горечи.