Охота на охотника
Шрифт:
– Не стану спрашивать, о чем ты думала, - сказал Навойский.
И в комнате вдруг стало пусто.
– Я не думала.
– В это охотно поверю.
– Сердишься?
Он плохо выглядит. Похудел. Вон, костюм, уже не тот потрепанный нехороший, который он в чиновничьем обличье носил, складками собрался. И рубашка несвежая. И под глазами мешки, а в волосах седина появилась. Это неправильно, он ведь не старый.
– Сержусь, - сказал Димитрий, присаживаясь рядом. За руку взял. Погладил осторожно, будто бы рука эта хрустальная.
– Еще как сержусь. Мне стоило
– Не ты один.
– Нас это не извиняет, - он коснулся пальцев губами.
– Холодные какие... ты знаешь, что тебе пока спать нельзя? Одной во всяком случае.
– Не знаю.
– Вот теперь знаешь.
И ботинки скинул, залез в постель, велев:
– Подвинься.
– Ты собрался... спать? Здесь?!
Навойский кивнул и сгреб Лизавету в охапку, сказал на ухо:
– Я сказал твоей тетке, что ты моя невеста...
...теперь только бежать... в том числе от тетки. И лучше, если за границу.
– По-моему, она обрадовалась...
...еще бы...
...правда, за границей Лизавету не ждут.
– И ноги у тебя тоже холодные... когда я тебя нашел, то решил, что ты умерла... среди мертвых и нашел... когда купол сняли и... все закончилось. Я... я искал. А ты у стеночки, с теми, кого... знаешь, я не хочу вновь пережить то же, что и тогда...
А вот у него ладони горячие.
– Мне щекотно!
– Сиди смирно... я тогда сам умер. Я так и решил, что дело доведу... найду тех, кто... а потом пулю себе... и все... глядишь, на том свете и встретились бы.
– Ты...
– Дурак, да? Это Одовецкая сказала, что ты дышишь, а Святозар про душу... и что ее вернуть надо, только как, он не знает... он умеет призывать мертвецов. И свяга отказалась. Сказала, что туда, где ты, ей ходу нет. Если бы чистая кровь, она бы попробовала, но полукровке тропа не откроется. А потом душа вернулась. Я видел. Ты открыла глаза. Ты улыбнулась. Ты сказала мне... и провалилась в сон.
– Сколько я...
– Спала? Да уже месяц почитай...
Месяц? Так не бывает, чтобы месяц, чтобы...
– Я уже тебя целовал и целовал, а ты не просыпалась.
– Плохо старался, - буркнула Лизавета.
– Хорошо старался! Но приличия мешали...
Что-то сейчас они ему не больно-то мешают. Обнял еще, завернув в одеяло, что в кулек. И хоть ты плачь, хоть ты смейся, но...
И вправду легче.
Сердце бьется ровнее, и на душе спокойно-преспокойно, будто эти самые объятья способны защитить Лизавету от целого мира. А если самой подвинуться ближе, хотя двигаться все-таки тяжело, и голову на плече пристроить, то и того лучше...
– Я с Ламановой говорил... она сама за платье возьмется.
– Какое?
– Свадебное.
– Я еще не согласилась, между прочим!
– Куда ж ты теперь денешься? Кошку я тоже присмотрел. Полосатую. Или ты другую хотела?
Кошку?
Почему бы и нет, если полосатую. Да и какая разница, полоски на ней или там узоры цветочные, главное, чтобы мягкая и мурлыкала.
– Что тут... много погибло?
– Много, - Димитрий помрачнел
разом.– Мы... ждали удара. И защиту готовили. И все же надеялись, что не бал... сама понимаешь, дебютанток не спрячешь. Девочек семеро. Еще одна останется калекой, и тут даже не знаешь, что хуже. Из магов многие... твой Вольтеровский до последнего барьер держал, защищая девчонок и жену...
– Она...
– Перепугалась только, но живая.
Почему-то это показалось Лизавете несправедливым.
– Ходатайствует, чтобы сына вернули ко двору и еще наградили.
– За что?!
– За дела отцовские. Его... в смысле Вольтеровского действительно наградят. Благодаря ему многие живыми остались, а с сыном... поглядим, что там за чудо, - и князь Навойский нехорошо так улыбнулся. Сразу отчего-то вспомнилось, что в большинстве своем люди полагали его человеком жестоким.
– Если вдруг, то мне всякого рода люди нужны...
Лизавета вздохнула.
Девочек жаль.
И не девочек. Всех, кто погиб, защищая...
– Напишешь?
– спросил Димитрий.
– О чем?
– О Вольтеровский... только честно если. Или вот поручик Святский еще... на редкость безголовый парень был, а туда же, когда балкон рушиться стал, он камни силой скрепил, чтобы люди смогли уйти. Не на всех хватило, однако держал, пока мог. А его в спину и огнем... почти ничего от тела не осталось. Княгиня Северцева... у нас многие ее крепко недолюбливали. Умудрилась под фижмами...
– Фижмами?
– У княгиги собственные представления о красоте. Были. Она принесла два револьвера... семерых забрала с собой. Револьверы оказались... особенными. Ей голову снесли... так напишешь?
– О бое?
– О людях. Вязельские... древний почтенный род, гордились весьма, а нынешний глава среди дебютанток спрятался. Он все выбрать не мог, к кому примкнуть, потому и ждал. За трусость его, конечно, не похвалят, но...
Напишет.
Об этом и еще о другом, потому как погибли не только боевики, которых сражаться готовили, но и люди совершенно случайные, которые и вправду шли на бал.
– А еще газетой заниматься надо...
– Какой?
– Обыкновенной...
– Дмитрий потерся носом о шею.
– Правдивой. Чтобы об империи. И вообще обо всем... хорошем и не очень. Ты же хотела писать? Вот и пиши. В свою газету оно как-то сподручней...
...может, оно и так, но что люди скажут?
С другой стороны, они все равно что-нибудь да скажут, и навряд ли доброе, стало быть, стоит ли думать про людей? Тем более... она ведь сама... хочет.
И газету.
И кошку.
И семью тоже, чтобы...
...Лизавета закрыла глаза. Завтра она поговорит с Навойским серьезно, он ведь должен понимать, что у них нет будущего. Но это завтра. А сегодня можно и помечтать, представив, как оно будет. И даже не о газете, хотя Навойскому кажется, что держать газету просто. Это же работы столько, что и думать не хочется. А раз не хочется, то и не будет.
Лизавета о другом.
...о доме, чтобы светлый и с теплыми полами, по которым можно ходить босиком. В нем бы пахло деревом и еще травами.