Охота на охотника
Шрифт:
– ...нам бы Стрежницкого повидать...
– З-зачем?
– Просто...
– Обойдетесь, - он был зол.
– А я говорила, - заметила Таровицкая, - что целовать надо. Целованные мужчины куда добрее нецелованных...
– Это ты по личному опыту?
– Одовецкая не удержалась от шпильки.
– Куда без него. Когда маменька на службу отъезжает, с папенькой и говорить невозможно, а вернется, поцелует, глядишь, и опять человеком становится...
– Я не ваш папенька, - пробурчал Димитрий, кое-как подымаясь. Вспомнилось, что вид у него на редкость неподходящий для встречи гостей.
Тем
Рыжая вот смотрела.
С укоризной.
С обидою непонятной. И на что обижалась? Сама ведь пришла, а что он взопревший, в рубахе мятой, которая к коже прилипла, так Димитрий не виноват... и...
– Я знаю, - Таровицкая вздохнула и пожаловалась.
– А нас тут в убийстве обвинить пытаются...
– Не удивлен, - Димитрий понял, что до ванной комнаты, где должен был быть халат, он не доберется. И вовсе не сумеет пока и шагу сделать, потому как ноги не слушаются. Шелохнешься, равновесие утратишь мигом, и полетишь тогда рожею да в пол.
– Мы не убивали!
– Удивлен.
– Я не убивала, - наконец, заговорила рыжая.
– Я его оглушила только... и связала, чтобы не убежал. А когда вернулась, он уже мертвым был. Он говорил про бунт и... вообще смуту... и...
Она запнулась, замолчала и покраснела так, премило.
А Димитрий вздохнул.
Что за жизнь? Поболеть и то без трупов не дадут.
– А ваш заместитель, такой, кучерявенький, - Таровицкая покрутила пальцем у виска.
– Решил, что Лизавета его убила...
– Его, между прочим, отравили, - вмешалась Одовецкая.
– Заместителя?
– не без надежды поинтересовался Димитрий, правда, сбыться оной было не суждено.
– Газетчика!
Плохо.
Отвратно просто... газетчиков убивать никак неможно, ибо вони поднимется... небось, сразу заговорят про невинные души и кровавый режим, который борцов за всеобщее народное благо душит.
Ну или травит.
Объявят мучеником, тут и думать нечего.
– Рассказывай, - Димитрий ткнул пальцев в кресло, а сам попытался сделать шаг, но удержался на ногах с немалым трудом.
– Твою ж...
– Это скоро пройдет. Остаточный паралич, - Одовецкая сдавила пальцами запястье.
– Вам стоит пока присесть. И вообще вы понимаете, что с вашим образом жизни вы не то, что до ста, вы до пятидесяти лет не дотянете? Вы истощены...
Все же целителей Димитрий не долюбливал.
Занудны они.
– А может, - он поморщился, но силу, которую вливали - прохладную, мятную, - принял.
– Вы все же Стрежницкого навестите... проверите... заодно и подлечите...
– Так вы ж возражали?
– Авдотья поднялась первой.
– Передумал...
– Экий вы, передумчивый, - Таровицкая тоже встала и, расправив юбки, произнесла.
– Полагаю, у вас хватит совести о Лизавете позаботиться? Она точно никого убить не способна...
Глава 11
Глава 11
Его было жаль.
Вот нельзя мужчин жалеть, это Лизавета давным-давно усвоила. Не любят они того. И вовсе злятся. А потому жалость к ним надобно скрывать, а лучше и вовсе делать вид, будто все в порядке.
Но князя все равно было жаль.
Какой-то
он... неприкаянный.И девицы эти... бестолковые. Подушек кружевных натащили, а переодеть не переодели.
– Может, - когда все вышли, в комнате стало тихо-тихо...
– Вам помочь до ванны добраться? А то ведь...
Взъерошенный.
И волосы темные слиплись прядками. Одна ко лбу приклеилась. А на щеке щетинистой красный отпечаток кружева...
– Я... пожалуй... сам...
– он сд елал шаг и замер, к себе прислушиваясь. А Лизавета встала. Не хватало еще, чтобы из-за гордости своей, которая нынче с глупостью граничит, он упал. Этого точно не простит... нет, не падения, а того, что Лизавета его видела.
– Сам, - согласилась она, подставляя плечо.
– Конечно. А я так... просто...
Заворчал.
Насупился.
Как дите малое, ей богу. А еще князь грозный, страх божий и все прочее по чину... за уши его бы оттаскать да в угол на горох поставить, пока не осознает, что неможно себя загонять вот так.
– От воды станет легче, - зачем-то пообещала Лизавета.
– И... может... я не хотела вас будить. Просто мы беспокоимся.
Он ступал осторожно и старался на Лизавету не опираться, но его все одно покачивало. И наверняка это было на диво неприлично, если кто узнает, то репутация Лизаветина...
...леший с ней, с репутацией. Нужна она старой деве, как собаке дудка. Зато хоть вспомнить что будет.
– Не стоит, - неожиданно мягко произнес он.
– Вам бы вовсе... уехать...
– Куда?
– На воды.
– Зачем?
– А зачем туда все ездят?
– князь остановился, переводя дыхание.
– Не знаю. Я ни разу не была.
– Вот... надо исправить...
И смотрит этак, с насмешкой.
– Исправлю. Как-нибудь потом...
Когда сестры доучатся, а тетушка, избавившись от груза забот, воспрянет. Глядишь, и сердце ее заработает ровнее. А то... конечно, Одовецкая не подруга, тут и думать нечего, слишком далека она от Лизаветы, но... если она переселенцев лечила, может, и тетушку глянуть не откажется?
Ее конечно смотрели, но те целители явно не чета Одовецкой.
Решено.
...за спрос ведь не спросится...
И тогда, глядишь, случится чудо. А где одно, там и другое. Они отправятся на эти растреклятые воды. Снимут маленький домик у моря. Будут гулять каждый день вдоль берега, разглядывая других приезжих, обсуждая наряды их и далекие столичные новости.
Да.
Это будет хорошо.
– Потом...
– Димитрий оперся рукой о стену.
– Погоди, рыжая... я сам тебя отвезу... потом.
– Хорошо, - не стала спорить Лизавета.
К чему больному человеку настроение портить? А сказка... и большим девочкам их хочется. Только в любой сказке надобно меру знать.
...а еще сказывают, - старик огладил ладонью бороду, которая была бела и обильна, и вид старику придавала преблагостный, - что самая верная примета - небо кровавое. Как вспыхнет над Арсинором, так и быть беде...
Слушали его со всем вниманием.
И ковш поднесли с крепким ядреным квасом, и хлеба горбушку, а к ней луковичку красную, которую старик куснул, не поморщившись даже. Зажевал, закусил хлебушком и вновь квасу отпил.