Охота на охотника
Шрифт:
– Стало быть, встают нелюди, желая род человеческий извести под корень...
Где-то заплакал младенчик, всхлипнула баба какая-то дюже чувствительная, а Мишанька, прозванный Хромым, подумал, что надобно с этое ярмарки поворачивать. Вон, и женка бледная сидит, и детишки притихли, уцепились за материну юбку, только глазищами хлопают.
В путниковом доме было чисто.
Тараканы и те показывались редко, ибо хозяйка местная знала: только попусти и мигом расплодится проклятое рыжее племя. Оттого и гоняла, что тараканов, что постояльцев, ежели последним вздумается чистоту рушить.
Там и пива нальют.
И стопку поднесут.
А что солома воняет и крысы под ногами бегают, так рабочему человеку того ль бояться? А вот Мишанька у Захватовой останавливаться любил.
Пахло здесь хорошо.
Лавки были чистыми. Соломенные тюфяки свежими. Ни клопов, ни иной погани, разве что тараканы, так от них поди-ка, избавься... правда, ныне у Захватовой было людно. Оно и понятно, ярмарка ко дню наследникова тезоименитства - это не просто так... вот и тянулся народец со всех концов империи, вез товар свой.
И Мишанька привез.
А заодно семействие прихватил свое, чтоб и в столичных церквях помолились, и на параду глянули, которая всенепременно, сказывали, будет. Авось свезет и самого царя-батюшку покажут. Вон, Маланья даже платок новый расшила.
Правда теперь сомнения одолевали Мишаньку...
...не развернуть ли телеги?
Товар... товар - дело такое, завсегда покупателя найдет, а коль и нет, то шкура собственная всяко дороже.
– ...и польется кровь по улицам, а нежить клятая хохотать станет!
– завершил старик, подбирая пальцами колючие крошки.
– И только одно люди честные христианские сделать могут: стребовать от царя, чтоб гнал он змеюку свою, а иначе быть беде...
...зашумели мужики.
А Захватская тихо сказала:
– Шел бы ты, старый, со своими разговорами.
Как ни удивительно, а спорить старик не стал, поднялся, клюку подобрал да и направился к выходу шаркающей походкой.
– Что творишь, хозяйка!
– попытался заступиться кто-то. Да только Захватская, пусть и вдова, но спуску никому не давала. Полотенчиком хлестанула и, обведши взглядом честное собрание, произнесла:
– Чего творю? Дури не даю плодиться. Ишь ты, чтоб в доме моем...
– Правду же...
– Правду? Какую правду? Давно ли ты, Полушка, с голым задом ходил да побирался? А тепериче вон, коняшку завел, на ярмарку ложки свои возишь. А будет смута, заберут у тебя коняшку, и ложки свои с голодухи грызть станешь, если забылся... что, память поутратили?
Глаза ее покраснели.
– Небось, привыкли уже... а ты, Заверзя, когда твоя младшенькая прихворнула, куда потащил? В цареву лечебницу? Или вот Анфимка...
...многих она знала, со многими говорила и люди слушали, кивали, отходили, сами себе удивляясь. Жена и та отмерла, дернула Мишаньку за рукав, поинтересовавшись тихо:
– Авось, обойдется?
Он же, прислушавшись к себе - вот у матушки егоной чутье было особое, почти собачье - покачал головой: нет, не обойдется.
– Жалко-то как...
Жена от жалости всхлипнула даже, и тут же за нею зашморгали носами детишки. Только не помогло. Не
поедет Мишанька на ярмарку, будет другой год, другие именины, глядишь, поспокойнее. А зерно и в Завязцах сдать можно.– В Кульбищи, - решил он сам для себя.
– Там тоже ярмарка... недалече... туда завернем... по платку куплю. И по петушку сахарному, а будете тихо себя вести, то и орехов в меду дам...
...лучше уж на орехи потратиться, пущай порадуются малые, а то ж оно не понятно, как еще эта жизнь да сложится. Надобно будет на болота прогуляться, старые схроны проверить, не обветшали ли. И землянку вырыть, может, и не пригодится, но...
...береженого и бог бережет.
– Доколе, товарищи, спрашиваю я вас, будет чинится эта несправедливость!
– очкастенький паренек влез на бочку и оттуда потрясал кулаком. Кулак был тощенький, но гляделся паренек грозно.
– Доколе сатрапы будут пить кровь народную! Радоваться вашим бедам?!
Народец, сперва не особо слушавший - вещали на Бальшинском заводе частенько - загудел. Анфипка чуть отодвинулся, локти растопырил, выбираясь из толпы.
Ишь ты, обе смены стоят.
И мастера вместо того, чтоб охрану кликнуть, шеями крутят, что гусаки. Стало быть, уплочено... или и сами слухают? Может, и так. У Ефиминюка на хозяина обида крепко зреет за то, что сыну в станке руку порезало. Целитель ее отнял, мог бы и срастить, да только хозяин платить отказался, мол, сам виноват, полез, куда не просят.
И денег не дал.
Жадноват Туревский, что тут скажешь. Народишко берет любой, нормальные мастеровые у него не задерживаются, потому как понимают, что за каждую копеечку Туревский и вправду три шкуры снимет, а то и все четыре. Вот и ищут места иные.
Туревский же злится.
И Ефиминюк бы ушел, когда б не контракта на двадцать годочков. Старшеньго учить брался, ага... толку-то... сын доучился и сгинул в степях, ни слуху, ни духу, а бумага осталась, и удавка с нею на Ефиминюковской шее.
Нет, мастера Анфипка жалел.
Понимал.
И других тоже... только попадаться с ним не собирался.
– Посмотрите на себя! Оглядитесь вокруг! Все, что вы видите, создано вашими руками! Или руками собратьев ваших по труду! А те, кто ныне мнит себя хозяевами, я вас спрошу, что сделали они?!
– Ходьма отсюдова, - шепотом сказал Анфипка мастеру, и тот вздрогнул, взглядом полоснул и отвернулся.
...а сказывали, младшенькая у него чахоточная.
– Ходьма, ходьма, - Анфипка ухватился за рукав кожанки, потянул за собой.
– Скоро драка будет, нечего нам в ней...
– Трусишь?
– неожиданно зло поинтересовался Ефиминюк.
– А то...
– Анфипка моргнул.
– Я ж махонький, затолкут и не заметят. И тебя затолкут. А коли нет, то хозяин после спросит...
– И что?
– а глаза-то черные, дурные, никак вновь горе приключилось.
Вот же... беда-беда, иные дома стороной обходит, а к другим вяжется. Привяжется да так, что после и не отвадишь.
– И ничего, - примиряюще сказал Анфипка.
– Посадит он тебя... а оно тебе надобно? Или семье твоей... вона, молодшенькую лечить надо...