Охота на охотника
Шрифт:
А то и две.
– Слышь, - юркий мужичонка, крутившийся подле подводы с винными бочонками замер, прислушиваясь к чему-то своему. Напарник его, высокий, леноватый и сонный даже теперь, лишь потянулся.
– Сходи-ка к Тарасу.
– На кой?
Человечек с заячьею губой, и сам-то на зайца похожий дернулся.
– За надобностью.
– Какой?
– Скажи, что у нас тут колесо клинит...
– Какое?
– светловолосый мужик потянулся и лениво сполз с подводы. Обошел кругом. Пожал плечами...
– Огниво попроси...
– У меня есть.
– Тогда табаку!
– И он есть.
– Бери.
Мелкий застыл, только нос его подергивался. Сам он покраснел, надулся, того и гляди треснет, из приоткрытого рта вырвалось шипение.
– Может, - ему-таки удалось взять себя в руки.
– Может, ты погулять хочешь? А то я пригляжу...
– Чего я тут не бачимши?
– удивился напарник.
– Не, Ефимка, работать надыть, а то ж зобачат, так и кричать станут...
– Не зобачат, - Ефимка подобрался.
– А ты сходи, прикупи там Настасье платка какого или пряников. Бабы пряники любят. А то ж народишко скоро набежит, не дотолкнешься, если и захочешь. Не, Никлошка, если и идти, то тепериче... потом, сам знаешь, напьются... куда там торговать. А завтрева с утречка обратно.
Никлуша поскреб волосы.
– Слухай, слухай, - Ефимка, почуявши, что напарник близок к заветной мысли, приободрился.
– Я ж дурного не посоветую. Вот сам подумай, возвернешься ты завтрева. Чего твоя Настасья спросит? Был на ярмарке праздничной? Был. А привез чего? Ничего... вот тут-то она и заведется... бабы, они такие, чуть чего не по ним, разом станут... опять в сарай погонит.
Никлуша тяжко вздохнул.
Что и говорить, норов у Настасьи был тяжелым, а рука и того паче...
– Так это...
– уходить было совестно, Ефимка-то человек новый, пришел заместо Скарыжника, с которым Никлуша уж который год до Арсинора ходил. Но вздумалось же старому приятелю заболеть не ко времени, а заказ хороший, золотом платить обещали, и терять не хотелось, небось, за рубли прогулянные Настасья куда как крепче осерчает, чем за пряники. Ефимка же...
Хитрый он.
Юркий.
Что крысюк.
– Не, - покачал головой Никлуша, примеряясь к первой бочке.
– Сперва дело.
Это в него батька крепко вбил, розог не жалеючи. Платок платком, а бочки... промедлишь - осерчают... не бочки, люди, которые их ждут. Вона, другие подводы уже пусты наполовину, а Никлушина груженая.
– Сам виноват, - с неожиданной злостью прошипел Ефимка, и в бок вдруг кольнуло. Легонько так, будто овод прижалил. Никлуша и сам не понял, с чего вдруг крутанулось небо, поднялась земля навстречу. А бочка из рук выскользнула ужом.
Ефимка же огляделся и, заприметив человечка в целом неприметного, но за какой-то непонятною надобностью уставившегося на Ефимку, прошипел:
– Не видишь? Перебрал человек... праздник ныне... тезо.. тезо... именинства, во!
– он с неожиданною для хилого тельца его оттащил Никлушу под подводу, уложил и даже рогожкою прикрыл, заботу проявляя.
Зла обозчику, медлительному и на Ефимкин взгляд изрядно туповатому, он не желал. Пройдет пару часов, и очуняет... оно-то было бы верней, если б... но не велено.
Магики, чтоб их...
Ефимка вскарабкался на подводу и, приникнув к верхней
бочке, погладил шершавый бок ее. Вот ведь... хорошее вино портить. А в том, что штука, ему врученная, ничего хорошего не делает, он был уверен. Но... платили изрядно, а кто Ефимка такой, чтоб от денег отказываться?Он приспособил коробочку сбоку и надавил, как учили.
Что-то звякнуло, но и только.
Вторая.
Третья... четвертая и пятая... бочек на подводе было две дюжины, и Ефимка здорово опасался, что не успеет. Нет бы ночью, когда честные люди спят, он бы скоренько управился и сгинул бы, будто бы его и не было никогда. Ан нет, заказчик точные инструкции оставил.
А Ефимке теперь майся.
Того самого неприметного человека он заметил, когда обрабатывал предпоследнюю бочку. Тот, присевши на корточки, разглядывал спящего Никлушу.
– Эй, тебе чего?
– коробочка едва не выпала из Ефимкиных рук.
– Ходь отсюдова, пока я охрану не кликнул...
Человек неспеша поднялся, потянулся.
И сказал:
– Это хорошо, что ты кровью мараться не стал. Это даже замечательно... меньше срок выйдет.
– К-какой...
Ефимка уже понял, что попался. И билась мыслишка, что, если кинуть этому, неприметному - теперь он уже понял, до чего характерною сама по себе была эта самая неприметность - коробку, то шанс сбежать будет... небольшой такой.
– Каторги, - мужичок плечи расправил и пальцами щелкнул, отчего Ефимкины ноги вдруг отказались идти.
– Не дури, дурачок, мы знаем, что ты у нас так, мелочь, но нехорошо людей травить. Согласись?
– Я... я... я не...
Человек покачал головой и руку протянул. Сказал:
– Будем сотрудничать или упрямиться станем?
И Ефимка, пальцы которого едва не раздавили заветную коробку, кивнул. Сотрудничать. Как есть сотрудничать... а каторга... глядишь, сильно далече не пошлют.
С Уфимы он уже хаживал.
И снова пойдет.
Лишь бы в бескандальные записали, да...
Неспокойно.
И свербится, свербится этакое, подговаривая, что затея дурная и надобно тикать, пока ватажники спять. Вот только разум подсказывает, что, может, кто и спит, да только старый Мороз за трусость спросит, хоть на том, хоть на этом свете, но сыщет.
А там уже...
Смерть, она всякою бывает.
Вот и сидит Шкеня у костерка, разложенного больше для порядку, чем по надобности. Жарко ведь, даже ночью парит, а с реки туман ползет, рыхлый, белый. В таком скрыться - самое оно. Шагнешь в стороночку, и нету тебя, как и не было...
– Шалишь?
– тихий голос заставил вздрогнуть, подскочить.
– Думаю вот, - от Мороза прятать мысли подлые - затея дурная, этот и в голову влезет, что в крестьянский амбар. От прямо чуется, как глазенками своими черепушку сверлит-высверливает.
– Неспокойно мне... неладно, будто...
– Жопа играет?
– Играет, - признался Шкеня со вздохом.
– Мнится, что не так оно просто будет, как...
Мороз кивнул.
Поскреб клочковатую бороденку. Ныне, обряженный в одежу новую, почитай, необмятую, был он похож на купца средней руки, а может, на зажиточного крестьянина, из тех, в чьем подворье и лошадей с две дюжины, и коров стадо, и батраки имеются, чтоб за добром следить.