Охота на охотника
Шрифт:
Подземелья умели слушать.
Что может быть благодарней гранита, который в своем затянувшемся одиночестве способен внимать каждому слову. И Одовецкая вздохнула. Попросила.
– Остановись. Что-то голова кружится... все же мы не молодеем.
Его императорское величество послушно остановились.
– Нет. Свои силы при себе оставь, еще пригодятся... вы с нею связаны, попробуй напитать металл, быть может... хуже не станет, но будет ли польза, не уверена.
– А ваше...
– Знание? Не стоит полагать его столь уж... всеобъемлющим. Кое-чему я научила Аглаюшку. Она хорошая девочка, светлая, но довольно наивная. Почти как я когда-то. И в этом отчасти моя вина. К сожалению, мое замужество не прошло бесследно и... когда мной овладевает страх, я напрочь теряю способность думать. Увы, я далеко не сразу поняла это за собой. Так вот, кое-что я оставила тому мальчику... он не может лечить, но теоретик великолепнейший. Не бросайте...
– Не хороните
– Я не хороню, я пытаюсь предусмотреть то, что следовало бы предусмотреть давно. У него остались мои дневники, записи. Кое-какие родовые секреты, которые давно стоило бы обнародовать, из тех, что относительно безопасны... что вы так смотрите, дорогой, гм... племянник.
– Безопасны?
– Увы, даже столь мирная магия, как целительство, в определенных условиях может быть весьма разрушительной. Поэтому некоторым знаниям лучше... уйти. До них в том числе и желал добраться мой супруг. Ему казалось несправедливым, что, будучи сильнее меня, он знает куда меньше. Ему родовые наши умения казались чем-то вовсе уж фантастическим. Он выбивал их из меня... те, которые мог... что? Иное знание требует наличия кровного родства... я тоже не могу переступить через клятву. Но как бы то ни было, он решил, что узнал все... и да, все, что я могла открыть, я ему открыла. И стала бесполезна. Он нашел бы способ объясниться с моими родителями. Его стараниями они считали меня то ли душевно больной, то ли... не знаю. Но я взяла клятву, а утром покинула дом... я бежала... то есть, насколько это было возможно. Я отправилась в небольшой госпиталь, где меня приняли, не задавая лишних вопросов. Да, Сашенька, первые два года я провела, помогая проституткам, ворам и нищим... вместе с сестрами, которые обладали удивительным умением. Я могла исправить тело, а они лечили души. Мою в том числе. Там я набралась сил и смелости подать прошение о разводе. Меня даже не удивили упорные слухи, будто бы я умерла... пожалуй, если бы не клятва, Затокин объявил бы меня мертвой. Или сумасшедшей. Или... он отличался воображением. Но когда я вернулась, он только и смог, что отпустить пару ядовитых замечаний. А затем использовал все свои связи, чтобы ускорить развод.
– Полагаю, он вас боялся?
– Полагаю, ты прав, Сашенька. Клятва... давала мне определенные преференции. Да и он был уверен, что одной клятвой я не ограничусь. Мне бы воспользоваться этим страхом, но... мой собственный отец обратился с ходатайством, чтобы Ясеньку оставили им с матушкой. Он прилюдно заявил, что разводом я позорю и себя, и древний род, что мой образ жизни заставляет усомниться в моем душевном здоровье и не только в нем... супруг поддержал ходатайство. Напрямую оно мне не вредило. А я... я не смогла бороться. Для всех я была странной женщиной, сбежавшей из дому без особых на то причин. Говорили о моем безумии. О десятках любовников. О том, что вот-вот мой отец от меня отречется, объявит изгнанницей. И он собирался, но я добилась беседы.
Ее лицо исказила болезненная гримаса, и Александр вдруг понял, что на самом деле эта женщина хрупка. Она ниже его, тоньше и кажется невероятно хрупкой.
– Я принесла клятву... я рассказала, как было все... и он выслушал. Он был настолько добр, что позволил мне договорить. А после сказал, что, даже если все было именно так, я все равно не имела права требовать этого треклятого развода. Мне стоило поступить иначе. Вдову бы в обществе приняли, а разведенку... да, он отказался от мысли об изгнании. Более того, мне было определено содержание и обещана некоторая протекция, если я проявлю определенное благоразумие и буду держать язык за зубами. Но дочь... дочь мне будет позволено видеть трижды в год. На ее именины, на Рождество и Пасху... и то не стоит ждать встреч наедине.
Одовецкая потерла грудь и сказала:
– Идемте. Вам нужно золото, а мне полежать... Аглаю не зовите, она все равно ничем не поможет, только разволнуется. Вам, быть может, покажется странным, но я согласилась на эту сделку сразу. Дочь... я любила ее, но это была странная беспомощная любовь. Ее отняли еще во младенчестве, поручив сперва кормилицам, а после и нянькам. Когда Ясеньке исполнилось год, супруг отослал ее в поместье моих родителей. Они растили ее, как растили меня. Мой супруг навещал их довольно часто, а я... я была вне этой семьи. И потому, пожалуй, не стала бороться. Теперь мне стыдно... но я нашла себе сначала дело, потом... ваша тетушка обратилась за помощью, и мы с вами оказались на берегу. Поверьте, вы были нужны мне не меньше, нежели я вам. С Ясенькой де впервые увиделись незадолго до смуты. К этому времени я получила покровительство вашей матушки к неудовольствию моего бывшего супруга. Впрочем, мешать мне он не решался, а сила и умение... ради них в обществе на многое закроют глаза. Хотя слухи о моем... повышенном аппетите в обществе держались довольно долго, порой доставляя определенные неудобства. Как бы ни было, но моей дочери уже исполнилось двадцать. Мои родители к этому времени оставили мир. Супруг... был слишком занят с наследником, чтобы обращать внимание на дочь.
Мы встретились и состоялся не самый приятный разговор. Мне не то, чтобы не поверили, но... ни одна клятва не избавит от сомнений. Да и... мы были взрослыми людьми. Незнакомыми практически и... мне стоит благодарить Господа, что моя дочь вообще не отказалась от меня. За первой встречей состоялась вторая... третья... Ясенька предложила отбыть в поместье, ей было неуютно в городе, а я приняла предложение. Я тоже устала от столицы. Там я и познакомилась с Дубыней... он был удивительно похож на отца. И признаюсь, следующие годы были, если не самыми лучшими в моей жизни, то всяко не худшими. У меня появилась надежда на нормальную семью, а известие, что Затокина казнили... не поймите превратно, я испытала невероятное облегчение. Ни время, ни расстояние... прав был отец, мне следовало убить его и получить свободу, потому что пока он был жив, я чувствовала над собой его власть. А вот Ясенька весьма огорчилась. И... да, для меня он был чудовищем. Для нее - любящим отцом и наставником.Подземелья становятся грязней, и стало быть, до выхода осталось всего ничего. Здесь, как ни странно, было куда мрачнее, нежели внизу. И стены гляделись не просто серыми, бурый лишайник, расползшийся по ним, казался этакими пятнами крови. Неровный потолок то тут, то там выставлял острые уступы, будто надеясь, что гости расшибут о них голову, а пол рисовал трещины, одну другой глубже. Ступишь - и расползется камень под ногами, рассыплется...
– Мы... старались не обсуждать эту тему. Своего рода негласный договор, за который я была благодарна, поскольку даже ради Ясеньки не готова была лицемерить.
Она остановилась перед одной, особенно глубокой трещиной, разглядывая ее с немалым интересом.
– К слову... Довгарт относился к Затокину весьма... скажем так, неоднозначно. Пару раз он соизволил выразиться вполне определенно, и мне казалось, что Дубыня поддерживает отца... но опять же я не стала поддерживать тему. Я... боялась потерять дочь. Возможно, слишком боялась... и ее супруг... сколь знаю, он был любимым учеником Затокина. Уже одно это... признаюсь, я наблюдала за ним пристально, но... он ничем, ни словом, ни делом, не дал понять, что представляет опасность. Клянусь, если бы я заподозрила, что он причинит Ясеньке боль, я бы... я бы совершила убийство.
Сказано это было спокойно, и Его императорское Величество поверили: совершила бы. И на убийство оно не было бы похоже, все же Одовецкая в достаточной мере умела и благоразумна, чтобы не стремиться на каторгу.
– Ясенька... она отнеслась с пониманием, хотя и посмеивалась над моей подозрительностью. Но я слишком хорошо знала, насколько мы, женщины, беззащитны. И я не хотела, чтобы мой ребенок испытал то же, что и я... однако, подозреваю, что когда мне выпало вернуться в Арсинор, Ясенька вздохнула с немалым облегчением. А я... мне стыдно, но я обратилась к человеку, которого полагала своим, чтобы он присмотрел, чтобы... если вдруг... хотя бы тень подозрения, отписал мне.
– И как? Отписал?
– Да. Незадолго до того... несчастья, - княгиня решительно переступила через трещину.
– Я получила весьма странное письмо. Он извинялся, что тревожит, однако... он писал, что в семье царят мир и благополучие, что Тихомир любит жену и во всем с ней соглашается, а она всецело поддерживает его в его устремлениях... и что именно это его и беспокоит. Он просил о встрече, и я собиралась отбыть, но...
– Встреча не состоялась?
– Он погиб при том пожаре. Поэтому, Сашенька, мне немного осталось... и будь так добр... спроси Таровицких. Я не желаю уходить в незнании. А правда... она порой крайне неприглядна, мне ли не знать. Однако без нее хуже... куда как хуже...
Глава 22
Глава 22
...гудели колокола, сзывая честный люд на площадь. Тополиный пух кружил, будто снег, и небо было ясным. Блестело солнышко, щедро делилось светом, и солнечные зайчики скакали по крышам, по стенам, заглядывали за стекла.
Праздник.
На площади уже разложили костры, огородив коваными заборами, чтобы любопытный люд не поранился в толкотне. И люди в разноцветных камзолах суетились, устанавливая вертела. На одних, огромных, как вдесятером поднять, уже виднелись огромные бычьи туши, обмазанные травами и жиром, на других исходили паром свиньи и бараны.
Была и птица.
И мелкая дичь.
Знающие люди сказывали, что будто бы даже соловьиные язычки давать будут, но не более, чем по три на руки, а потому надобно в очередь становиться, ибо язычков мало и всем не хватит. Открывались бражные ряды, строились кружки разные, что огроменные заздравницы, что вовсе махонькие шкалики, которые в народе прозвали дамскими.
Скоро уже выкатят бочки.
Повернут краны, и зазмеятся по площади очереди людей, от благочинности далеких. Мало, что выпивка дармовая, так еще от самого цесаревича. Пусть и сказывали, будто дурачок он, так разве ж это главное? Для царя солидность куда важнее, что до ума, то, небось, у бояр его целая палата.