Охота на охотника

Вона, шапку напялил, бисером шитую.

Армяк тоже расписной.

Пояс широкий, и хватит в этой ширине места, чтоб скрыть нож-бабочку, кистенек средее руки, да и прочую, в разбойном деле необходимую мелочь.

– Чуйка, значится... чуйка, мил друг, дело такое, не слухать ее себе дороже, - Мороз поднялся с бревнышка и вразвалочку, тяжко направился к амбару.
– Только ныне ты меня слушаться должон, ясно?

Шкеня закивал.

Будет.

Вот пока до площади не дойдут, будет...

...дойти-то им не позволили. Свистнуло вдруг что-то, да так тоненько, будто по ушам струной резанули. И страх вдруг поднялся с глубин души, исконный, первобытный, заставивший позабыть обо всем, кроме одного - собственной шкуры спасения.

Он сам не понял, как нырнул в ноздреватый туман.

Как несся, ног под собой не чуя, позабывши и о Морозе, и о ватажниках, и... он очнулся уже за городом, в овражке, где блевал, выворачивая все нутро, клянясь себе, что, коль жив останется, то навсегда... чтоб в разбойники, чтоб... в монастырь пойдет, грехи замаливать.

Пусть не монахом, а трудником пока... глядишь, смилостивится Господь над грешным дитем своим, укажет ему верный путь, чтоб без душегубства...

– Одного упустили, - боевой маг мановением руки развеял туман и поморщился.

– Ничего, - товарищ его прошелся вдоль спеленутых заклятьями разбойников, которые, приложенные эхом, лежали смирнехонько, всем своим видом выказывая похвальнейшую покорность.
– Далеко не уйдет... что, Мороз, не признал?

– Знакомый?
– боевик пнул благообразного старичка, который в ответ зашипел, заматерился, да хитро так, просто не речь - песня народная.

– Навроде того... помнишь, в Поимках семью? Его работа... всех вырезал, младенчиков не пожалел. И в Битришках... и еще изрядно где. Матерый волк... но ничего, теперь и на тебя управа найдется. Конопляная, да...

...спустя три дня в ворота махонького монастыря святого Николая Спасителя постучался оборванный человек. Он был растерян, нервозен и постоянно оглядывался, будто опасаясь, что за ним следят. В обители он и то сперва опасался выходить за ворота гостевого дома, где первые дни прятался под лавкой. Но ничего, отошел, обжился. О себе он не рассказывал, лишь просил не гнать милостью Божьей.

Не погнали, само собой.

А что, монастырь маленький, рабочих рук тут всегда не хватает.

Народец на пивоваренном заводе бродил, как старые дрожжи. И разговоры среди рабочих ходили не самые добрые, заставляя охрану хмуриться и покрепче хвататься за палки. Иные вон и глушилками обзавелись, чуя близость бунта.

На этаких рабочие поглядывали с насмешечкою, будто знали, что не помогут ни амулеты, ни пологи. Сила, - она вот, в руках, а еще в кастетах с медными бляхами, в узких, плетеных из проволоки шнуров, в которые особо лихие вплели железные шарики. Кистенечки.

Ножики.

Бунт зрел.

Вызревал. И почти вызрел, если повылазили из углов крикуны, а половина бригадиров, с ними и прочего, куда как разумнейшего люду, сгинула.

– И вам говорят о милостях, но что это за милость?!
– паренек в простонародном армяке, из-под которого выглядывала рубаха-вышиванка ударил себя во впалую грудь и едва не слетел с бочки.
– В чем она? В том, что вам позволено существовать? Работать от зари до заката, не видя солнца? Ваши дети...

– Ишь, поет, - сказал незнакомый полный господин охраннику, и тот от неожиданности подпрыгнул.
– Тише, не мешай... вот голосистый, а главное ж, одаренный. Надо, надо что-то с этим делать, а то ведь получается, государству ущерб двойной. Сперва люди одаренные под чужую руку уходят, а после этой руке послушные империи вредят.

Охранник попятился, потому как больно неуместен был господин в своем костюмчике из светлого, в гусиную лапку сукна. Был он невысок, изрядно пухл и к тому же просто-таки лоснился довольством. Выглядывали из кармашка жилета часы, свисала цепочка, мелкими камушками усыпанная, а заодно уж запонки поблескивали, то ли серебряные, то ли даже платиновые. На голове господина сидел котелок, а изо рта выглядывала сигара, которую неизвестный курил неспешно, будто бы в упор не видел опасности.

– А ментальное воздействие, к вашему сведению, - продолжил он, как ни в чем не бывало, столбик пепла о перильца обламывая, - даже столь слабое, оформленное полем, в отношении умов неокрепших имеет невероятную силу... что, не все ныне явились?

– Не все, - сказал охранник, испытывая двойственные чувства. С одной стороны, долг и здравый смысл требовали немедля выставить этого чужака с подотчетной территории, желательно при том самому сюда не возвращаясь, а с другой - ноги будто приросли.

– Список после предоставишь, все же устойчивость к воздействию встречается не так уж часто. А здравомыслие и того реже. Давно сюда ходит?

– Почитай, месяца два...
– врать господину тоже не выходило.

– И как часто?

– Когда два раза в неделю, когда три...

– И что вы?

– Докладывали...

– И?

– Гнать не велено, - вздохнул охранник, позволив в голосе проскользнуть неодобрению. Где ж это видано, чтобы хозяин рачительный не просто позволял этакому непотребству случиться, но и поддерживал его, будто нарочно...

– А что велено?

– Велено всех в воротах обыскивать, чтоб зерно и брагу не несли. Брагу-то... это же ж завсегда... по баклажке на брата, отродясь поведено. Пить. От нее и скот здоровее, и дети, - охранник шею вытянул. Толпа шумела, но как-то так... потише, что ли?

Или показалось.

А паренек вот покраснел с натуги. Или может, солнце прижарило? Не, навроде оно еще не так и разошлось.

– И штрафовать стали всех, за любую малость... велено, чтоб порядки... бригадиры-то новые... своих поснимали, почитай всех, кроме Ефиминюка.

– А он где?

– Не пришел ныне.

– Вот разумный человек... и пришлые?

– Только половина... люди на них сердитые.

– Значит, кровью хотят повязать, - толстяк покачал головой и велел.
– Иди-ка ты, мил друг, позови сюда еще кого. Толпа - такое дело, контроль над ней взять непросто, а удержать и того сложнее. Тем более после постороннего воздействия. И все же, попомните мои слова, подобное промедление чревато... менталистов следует вышибать сразу, а не играть в государственные тайны...

...Федька был пьян и зол. Он-то и трезвый не отличался тихим норовом, оттого и жена сбежала, детей прихватив, чем учинила Федьке немалое оскорбление. И ведь, потаскуха этакая, не к родителям сбегла - оттудова Федька ее б за волосы выволок, приходилось уже, а к кузнецу, который на соседней улице обретается. К нему Федька тоже ходил, требовал, да только ж Панасик - это не тесть однорукий, у него плечи шире воловьих и ручищи такие, что глядеть страшно. А не только глядеть пришлось. Кузнец Федьку сгреб за шиворот, поднял и тряханул этак, легонько, а после присоветовал не казаться на глаза, если Федька, конечно, не желает, чтоб ему кости переломали.