Охота на охотника
Шрифт:
Сердце заныло.
Скажешь и...
...и промолчишь, легче не станет. Вот как ей быть?
Глава 20
Глава 20
Лизавета пришла в себя не сразу. Она то просыпалась, то открывала глаза, видела пыльный кусок балдахина и посеревший потолок, край окна, за которым сияло солнышко, и вновь падала в душноватый тягучий сон. И опять же просыпалась.
А потом сон, тяжелый, муторный, вдруг взял и закончился. И Лизавета
В чужой комнате.
В чужой постели.
И мужчина, дремавший в кресле возле этой самой постели, тоже был чужим. Совершенно. Как бы ни хотелось иного. А ведь хотелось. Встать. Протянуть руку. Коснуться волос. Сказать что-нибудь такое, на редкость уместное, чтобы он улыбнулся и...
...и впору на романы переходить, те, в которых одна несчастная и очень бедная сиротка встречает мрачного графа, не знающего любви, чтобы навсегда изменить его жизнь.
Лизавета шмыгнула носом от жалости, то ли к сиротке, то ли к невинному графу, не знающему пока, какие испытания приготовила для него судьба, то ли к себе самой из-за глупостей, что в голову лезут.
Придумается же.
Хотя...
Если «Сплетникъ» закроют, как один из вариантов, почему бы и нет.
– Как вы себя чувствуете?
– поинтересовался Димитрий, не открывая глаз. А сонным он выглядел как-то... мягче, пожалуй.
– Не знаю пока, - честно ответила Лизавета, прогоняя от себя призрак будущего романа, где влюбленный граф раскаивался в былых прегрешениях, клятвенно уверяя гордую сиротку, что более никогда...
Что именно он «никогда» Лизавета не знала.
– А когда узнаете?
– Димитрий открыл глаз.
Левый.
Сонный.
– Понятия не имею. Но... почему я здесь? Не поймите превратно, но это как-то... неправильно.
– А где правильно?
– У целителей...
– К ним попадать не стоит, - сказал князь Навойский, открывая и второй глаз.
– Уж поверьте мне... к ним если попадешься, то после не выпустят, пока всецело не излечат. А процесс это долгий, муторный... и настойки их... отвратительные.
Тут Лизавета согласилась. Не то, чтобы отвратительные, скорее уж сомнительного, как выяснилось, свойства.
– Но...
– Ты за меня замуж выйдешь, - Навойский поднялся.
– На балу объявим о помолвке, и никто ничего дурного не подумает... точнее подумают, конечно, но языки попридержат.
– Это вы мне предложение делаете?
– уточнила Лизавета, на всякий случай одеяло повыше подтягивая. Лежала она в постели, что характерно, в одной сорочке и судя по вышивке, предназначенной вовсе не для того, чтобы прилично в ней болеть.
– Это я тебя в известность ставлю.
Книжный граф подленько захихикал, но заткнулся. Ему предстояло предложение делать романтично, в цветочных кущах и с кольцом фамильным.
– А если я против?
– А ты против?
– Навойский изогнул бровь.
– Я вас плохо знаю!
– Вот будет время узнать получше... целая жизнь.
Только, мнится Лизавете, может быть она короткой, хотя и полной событий, правда, от любви далеких. А в роман надо будет приключений добавить, опасностей
всяких там смертельных, читательницы это любят, главное, чтоб герой героиню красиво спасал.– У меня приданого нет, - возразила Лизавета. А Димитрий отмахнулся:
– У меня есть.
– И титула!
– Свой имеется.
Нет, не может быть, чтобы он всерьез... он же ж... кто он, а кто Лизавета? Это шутка и крайне дурная, если так...
– Успокойся уже, - Димитрий сел на кровать и руку Лизаветину взял, правда, вовсе не затем, чтобы поцелуями покрыть. Пульс сосчитал.
Хмыкнул.
Произнес с немалою обидой:
– А мне казалось, что я завидный жених.
– Завидный, - согласилась Лизавета, руку под одеяло пряча.
– Очень завидный. Только... вы же понимаете, что я... и вы... и будут говорить...
– Пускай себе говорят.
– Нет, - она тряхнула головой.
– Неправильно все это... понимаете, сейчас тут происходит... всякое происходит... и я тут... и вы... и кажется, что это любовь. А потом все закончится, и вы поймете, что не такую жену себе искали. И при дворе меня не примут. Точнее примут, куда денутся, только... я здесь не приживусь. Не мое это.
– А что твое?
– он спросил это без раздражения, без злости, с искренним любопытством и... сочувствием?
Лизавета зажмурилась и призналась.
– Я не знаю.
– Чаю хочешь?
– Навойский поднялся.
– Тебе и поесть не помешает, сутки спала.
– Сутки?!
Завтра, выходит, бал... а у нее гость не обихожен и вообще...
– Не волнуйся, твоего зануду заняли. Там халат лежит. И вообще, пользуйся, чем надо. А чего нету, то и говори, принесут...
...и стало быть, тайны в Лизаветином местонахождении нет никакой. Она вздохнула, пытаясь вызвать к себе жалость, но не вышло. Придуманный граф кривлялся, а сиротка, девушка на редкость непоколебимых моральных устоев, укоризненно качала головой: эк Лизавету угораздило-то.
Теперь ей и в самом деле только жениться.
В смысле, замуж выходить.
И тетушка порадуется, давно уже отчаялась пристроить Лизавету в хорошие руки. В ванной перед зеркалом, в котором отражалась растрепанная девица с опухшим лицом Лизавета призадумалась, можно ли руки Навойского считать в достаточной мере хорошими и что будет, если она согласится.
Выйдет замуж.
Переедет во дворец... и... дальше что? Димитрий, как работал, так и продолжит работать, в этом деле жена не помеха. А Лизавете что? Вечера.
Суаре.
Салоны.
Наряды и шляпки. Те самые выставки георгин, скачки и почти неприличные для дам благородного сословия петушиные бои. Дети, которых передадут в чужие руки, ибо собственными воспитывать некомильфо, и вообще при дворце детям не место.
Нет.
Она... она не хочет так.
Рыжая вышла такая... серьезная?
Мрачная.
Решительная.
Димитрий вздохнул: вот ведь, наверное, надо было озаботиться розами, правда, в свете последних событий у него на розы почесуха начинается. Тогда кольцо.