Охота на сокола. Генрих VIII и Анна Болейн: брак, который перевернул устои, потряс Европу и изменил Англию

В сентябре 1534 года в Риме скончался папа Климент VII. Это произошло всего через несколько дней после того, как он заказал Микеланджело фреску «Страшный суд» для алтарной стены Сикстинской капеллы. Уже в октябре конклав за один день избрал кардинала Алессандро Фарнезе новым папой, который принял сан под именем Павла III. Это произошло вскоре после того, как он обманным путем заставил Франциска поверить, будто он будет проводить профранцузскую политику. Однако, заняв папский престол, он объявил себя убежденным приверженцем имперской политики, долг которого – сотрудничать с императором Карлом. Трудно представить себе, какое смятение охватило Генриха, когда до него дошли эти новости. Единственное, что утешало английского монарха,– это замешательство, в котором оказался Франциск, когда понял, что ловкий дипломатический маневр, который он предпринял, добившись брака своего второго сына с Екатериной Медичи, грозил обернуться для него компрометирующим мезальянсом²⁸.

3 ноября Генрих, уже не питая никаких иллюзий относительно политики нового папы, приказал Кромвелю закрепить на законодательном уровне статус короля как главы Церкви Англии и продумать текст новой присяги для подданных королевства, признающих верховенство короля в церковных делах. Акт о супрематии был принят быстро, после чего с некоторой задержкой из-за многочисленных споров был принят и Акт о государственной измене, согласно которому тяжким преступлением признавались любые формы клеветы и угроз в адрес королевской семьи, а также отказ признавать титулы (это прежде всего касалось непризнания Генриха главой церкви) или попытки очернить короля, называя его еретиком, раскольником, тираном, безбожником и узурпатором²⁹.

В довершение работы над Актом о супрематии Генрих наделил Кромвеля неограниченными полномочиями: назначил его своим генеральным викарием по церковным делам и поручил ему организовать ревизию религиозных учреждений по всей стране. Этот момент стал переломным в карьере Кромвеля. К концу года он разработал систему особых поручений по проверке и ревизии монастырей на предмет злоупотреблений³⁰. Тот факт, что он сам выбирал надежных людей для выполнения этих поручений, писал для них указания от имени короля, подписывая их при помощи чернильного оттиска подписи Генриха, многое говорит о неоднозначной природе власти. За полгода такие письма в больших количествах распространились по стране без ведома короля, и вскоре в Лондон стали поступать отчеты о проверках и ревизиях (лат. comperta), содержавшие возмутительные истории о сексуальной распущенности монахов и монахинь, предававшихся прелюбодейству, содомии и прочим грехам. Таким образом Кромвель добывал тот самый фактический материал, который был нужен Генриху³¹.

Незадолго до того, как проект Акта о супрематии был представлен в парламенте, Франциск направил в Лондон большую делегацию во главе с новым адмиралом Франции, Филиппом Шабо, сеньором де Брионом. Шабо, отличавшийся высоким ростом и горделивой осанкой, вскоре сместил герцога де Монморанси и занял ведущее положение при французском дворе. В Кале почетного гостя принимали виконт и леди Лайл, а в Дувре – Джордж Болейн, которого незадолго до этого Генрих назначил лордом – смотрителем Пяти портов и констеблем крепости в Дувре. В Лондоне, когда Шабо сошел на берег с большой королевской барки «Лев», специально подготовленной к его визиту, его лично встречала Анна, стоя на ступенях пристани неподалеку от Уайтхолла³².

Несмотря на все усилия Генриха устроить для Шабо запоминающийся прием, адмирал держался холодно. Его визит продлился всего пятнадцать дней, и за это время он побывал только на одном теннисном матче из тех, что Генрих организовал специально для него, и всего лишь на двух банкетах, сопровождавшихся маскарадами. Он явно старался избегать общества Анны, а предложения, с которыми он приехал, привели ее и Джорджа в оцепенение. Цель его визита состояла отнюдь не в том, чтобы заменить Договор о взаимопомощи династическим союзом, который, безусловно, открывал бы новые перспективы более тесных отношений двух королевств. Истинная причина крылась в другом: Карл был готов пойти на щедрые уступки французскому королю в его притязаниях на герцогство Миланское, если тому удастся устроить брак французского дофина с дочерью Екатерины, Марией. Шабо были даны указания опираться в переговорах на условия дополнительных соглашений к Договору о всеобщем мире, подписанному Францией и Англией в 1518 году по инициативе Уолси. Шабо остался глух к доводам Анны, которая считала, что выйти замуж за одного из сыновей Франциска должна не ее падчерица, а родная дочь, Елизавета. Генрих, в свою очередь, заметил, что адмирал, должно быть, шутит, предлагая Марию в качестве невесты дофина.

Глубоко оскорбленный Шабо показал им данные ему инструкции, скрепленные Большой печатью Франции, в которых Анне было рекомендовано прекратить называть Марию бастардом, а Генриху – вернуться в лоно Римской католической церкви. Генриха призывали отменить почти все законодательные акты, принятые в Англии за последние два-три года и отказаться от присяг и клятв, которых он требовал от своих подданных. И этого от него хотел человек, на дружбу с которым Анна делала главную ставку во внешней политике и которого она считала гарантом официального признания их с Генрихом брака (фр. raison d’etre)³³.

Генрих мгновенно понял, в чем состояла истинная причина дипломатической миссии Шабо. Франциск обдумывал, какие преимущества он получит, отказавшись от союза с Англией и заключив союз с Габсбургами, и хотел посмотреть, что может предложить Англия в обмен на сохранение статус-кво. Генрих быстро нашелся что ответить: он пообещал, что примет предложение, сделанное Марии, при условии, что она и дофин официально откажутся от притязаний на английский трон, что же касается брака дофина с Елизаветой, то в этом случае никаких ограничений не последует. Шабо был ошарашен ответом Генриха. Он провел несколько дней в бездействии, ожидая новых указаний, но так и не получив их, решил вернуться во Францию.

День накануне отъезда Шабо не обошелся без инцидента. На прощальном банкете в его честь Генрих усадил его рядом с собой и Анной. Когда начались танцы, он ненадолго вышел из-за стола, чтобы найти секретаря Франциска, Паламеда Гонтье, сопровождавшего Шабо, и предложить ему присоединиться к празднику. Оставшись наедине с адмиралом, Анна неожиданно прервала неловкое молчание, царившее между ними, взрывом безудержного хохота. «Вы изволите смеяться надо мной, сударыня?» – поинтересовался Шабо. В ответ она объяснила, что заметила, как Генрих вместо того, чтобы разыскивать Гонтье, флиртует с кем-то в глубине зала. Такой ответ не показался Шабо убедительным. На следующий день он уехал без прощального подарка, что, должно быть, задело Анну. При этом известно, что он послал леди Лайл в Кале двух ручных мармозеток и длиннохвостую обезьянку из Бразилии с подробными инструкциями о том, чем и как их кормить. Если бы Анна узнала об этом, она бы возмутилась таким проявлением неуважения к ней, даже несмотря на то, что, как сказал Джон Хьюси в разговоре с леди Лайл, «королева не любит этих созданий и даже не выносит их вида»³⁴.

Миссия Шабо открыла Генриху глаза на то, что Франциск, к сожалению, вряд ли когда-либо будет действовать с ним заодно и решится на разрыв отношений с Римом. Едва адмирал со свитой доехал до Дувра, как Генрих начал терзаться сомнениями относительно правильности выбранного по настоянию Анны профранцузского подхода в международных делах. В начале нового 1535 года Шапюи, к своему немалому удовольствию, стал свидетелем сцены, разыгравшейся в покоях Анны. В очередной раз отстаивая свои убеждения, она якобы накинулась на своего дядю, герцога Норфолка, с упреками, что он слишком мало делает для нее в Тайном совете. Обескураженный таким натиском, герцог, выйдя из ее покоев, тут же сбросил маску приличия и во всеуслышание назвал ее «вавилонской блудницей» (фр. grande putain)³⁵.

Общее напряжение слегка спало, когда в конце января 1535 года к английскому двору вернулся Гонтье с ответом на предложение Генриха. Пересмотрев свой первоначальный план, Франциск заявил прямо: если Генрих предпримет решительные шаги и лишит свою старшую дочь права на престол, которое закреплено за ней в международном праве, и объявит дочь Анны своей единственной наследницей, то Елизавета в таком случае может рассчитывать на брак с третьим сыном французского короля, Карлом, герцогом Ангулемским. В качестве приданого Франциск намеревался получить крупные денежные субсидии, которые требовались ему для похода на Пьемонт и Ломбардию. Он также хотел, чтобы Генрих отказался от своих претензий на французский трон. Односторонний характер обязательств возмутил Генриха. Тщательно обдумав свое контрпредложение, он ответил, что лучший способ добиться признания законности Елизаветы и ее прав на престол – предложить папе Павлу аннулировать публичные порицания, вынесенные его предшественником,– только так можно положить конец всем сомнениям³⁶.

После мессы в праздник Очищения Девы Марии 2 февраля Кромвель отвел Гонтье в приемный зал в покоях Анны, где посланник мог поговорить с королевой с глазу на глаз, уединившись в эркере окна. В своем донесении, адресованном Шабо, Гонтье сообщил, что она горько жаловалась на уклончивые и несвоевременные ответы Франциска, которые лишний раз наталкивали Генриха на нежелательные мысли и сеяли в нем все новые сомнения. Едва сдерживая слезы, она сказала, что Шабо должен понимать необходимость срочных мер, «чтобы она не оказалась брошена на произвол судьбы и оставлена в беде» (фр. qu’elle ne demeure assolйe et perdue). «Она уже ощущает приближение горькой участи и сейчас терпит больше страданий, чем до замужества». В ее темных горящих глазах сквозила тревога. Беспокойно оглядываясь вокруг, она предупредила его: «Я не могу поделиться с Вами всем, чем хотела бы, ибо я все время на виду и за мной неустанно следят глаза моего супруга и придворных». Сказав, что она не может ни написать ему, ни встретиться снова, ни задержаться, чтобы продолжить разговор, она тут же покинула Гонтье и присоединилась к Генриху, направлявшемуся в большой зал, где должен был начаться маскарад. Однако сама она туда не пошла, незаметно скрывшись в сумраке своей спальни. В конце письма Гонтье поделился своими соображениями: «Сир, насколько я могу судить, ей явно не по себе. По моим скромным наблюдениям, все это из-за сомнений и подозрений короля»³⁷.