Окассен и Николет

— Боже меня сохрани,—ответил тот,—я

поклянусь вам в чем угодно.

Граф Бугар дал клятву, и Окассен посадил

его на коня, сам сел на другого и проводил

его до тех пор, пока он не был в безопасности.

Здесь поется:

Видит старый граф Гарен,

Что не может Окассен

Милой сердцу разлюбить,

Ясных глаз ее забыть.

Сына он в тюрьму послал,

В темный мраморный подвал,

В погреб мрачпый под землей.

Полон юноша тоской,

Стад печальнее, чем был;

Плача, так он говорил:

„Дорогая Николет!

Друг мой нежный, лилий цвет,

В чаше спелых гроздий сок

Быть нежней тебя не мог.

Видел раз я, как один

Пилигрим из Лимузин

На одре лежал без сил,

Злой недуг его томил.

И была болезнь тяжка,—

Изнуряла старика ;

Только милю ты прошла,

Легкий плащ приподняла,

Мех соболий дорогой

И рубашки край льняной —

Ножку старец увидал

И сейчас здоровым стал.

От болезни исцелен,

Крепче прежнего стал оп

И отправился один

В свой далекий Лимузин,

Позабыв про злой недуг.

Лилий цвет, мой нежный друг,

Ваша поступь так легка,

Речь отрадна и сладка,

Ласка и любовь нежны,

Смехом, радостью полны.

Как вас можно не любить?

Ради вас я должен жить

В келье тесной под землей.

Здесь погибну смертью злой,

Близок мой последний час,

Умру за вас!"

Говорят, рассказывают и повествуют:

Окассен был заключен в темнипу, как

вы уже слышали, а Николет сидела взаперти

в комнате. Эт<> было летом, в мае месяде, когда

дни стоят теплые, долгие и ясные, ia ночи тихи

и прозрачны.

Однажды ночью Николет лежала в своей

достели, и увидела она, что луна светит в

окошко, услышала, что в саду поет соловей. Вспом-

нила она об Окассене, своем милом друге,

которого она так любила. И стала она думать о

графе Гарене Бокереком, который смертельно ее

ненавидел, и решила, что ни за что больше здесь

не останется. Ведь если бы ее кто-нибудь выдал

и граф Гарен узнал, где она, он бы предал ее

злой смерти.

Услыхав, что старушка, которая былза с нею,

заснула, она встала, надела красивый шелковый

блио, потом взяла простыни и полотенца,

связала их вместе и сделала из них веревку, такую

длинную, как только могла. Привязала ее к

подоконнику ж спустилась вниз в сад.

Она подобрала свои одежды, одной рукой

спереди, а другою сзади, и пошла через сад по

траве, обильно смоченной росою. Волосы у нея

были светлые, в пышных кудрях, глаза ясные

и веселые, продолговатое лицо, прямой и тонкий

нос, а губы алее, чем вишня или роза летнею

порою, зубы мелкие и белые, а упругие груди

приподнимали ее одежду, как два маленьких

волошских ореха. Она была стройна в бедрах,

и стан ее можно было охватить пальцами.

Цветы маргариток, которые она топтала

своими ножками и которые ложились под ее

стопами, казались совсем черными по сравнению

с ними,—так беда была эта девушка.

Она подошла к калитке, открыла ее и

пошла по уликам Бок-ера, держась в тени, так

как луна светила очень ярко, и шла она

до тех нор, пока не достигла башни, где сидел

ее друг. Башня эта была местами в трещинах;

она прислонилась к одному из столбов, плотно

завернулась в свой плащ, просунула голову в

одну из расселин башни, старой и ветхой,

и услышала, как скорбел и плакал Окассен,

сожалея оставленную подругу свою, которую он

так любил. Когда она его выслушала, она

начала говорить сама.

Здесь поется:

Т а, чьи очи так ясны,

Стала тихо у стены.

Окассена горек стоп,

О подруге плачет он.

И в ютвет он слышит вдруг:

„Mon возлюбленный, мои друг,

Храбрый, честный мой герой,—

Ни слезами, ни тоской

Вам меня ne возвратить,

И счастливым вам не быть!

Ненавидит ведь меня

Ваш отец ж вся родня.

Через море, в край чужой

Я уйду, любимый мой".

И красавица ему

Локон бросила в тюрьму.

Окассен густую прядь

Нежно начал целовать.

Даром милой упоен,

Скрыл его на сердце он,

После новых слез поток

Сдержать не мог.

Говорят, рассказывают и повествуют:

Когда Окассен услыхал, что Николет

собирается бежать в чужие края, очень он

рассердился.

— Милая подруга моя,—сказал он,—вы

никуда не уйдете отсюда, потому что иначе я

умру. Первый, кто вас увидит, если только

сможет, овладеет вами, положит вас в свою

постель, сделает своей любовницей. И если вы

ляжете в чью-либо постель, кроме моей, не

думайте, что я буду ждать, пока найдется нож,

которым я моту ударить себя в (сердце и убить.

Нет, в самом деле, долго ждать я не буду,

и, если издали увижу крепкий камень или

каменную стену, я разобью об него свою голову,

так что глаза выскочат и мозги вывалятся

наружу. Лучше уж умереть такою жестокою

смертью, чем узнать, что вы лежали в чьей-

либо постели, кроме моей.

— Ах,—молвила она,—я никогда не думала,

что вы меня так сильно любите, но я-то вас