Око Соломона

Возможно, Татикий сомневался в искренности Боэмунда Тарентского, но, к сожалению, обстоятельства складывались не в пользу византийцев. Убийства пельтастов продолжались, ропот в лагере крестоносцев усиливался, и великому примикарию ничего другого не оставалось, как передать свои полномочия Боэмунду Тарентскому. Византийцы погрузились на галеры в порту Святого Симеона и отплыли на остров Кипр. На вождей крестового похода отъезд Татикия произвел очень неприятное впечатление. Готфрид Бульонский обвинил великого примикария в измене общему делу, а Алексея Комнина – в коварстве и равнодушии к торжеству христианской веры. Боэмунд Тарентский немедленно заступился и за Татикия, и за басилевса: в лагере назревал бунт, десятки византийцев заплатили своими жизнями за чью-то подлую интригу, а бароны пальцем не пошевелили, чтобы защитить или обелить своих союзников.

– А может, эти слухи правдивы?! – вспылил герцог Бульонский.

– Тогда о чем ты скорбишь, благородный Готфрид? – усмехнулся Вермондуа. – Татикий увел пельтастов и теперь нам не придется опасаться удара в спину.

Епископ Адемар попытался утихомирить страсти, но его слова не были услышаны разъярившимися баронами. В лагере крестоносцев нарастали панические настроения. Полгода осады не могли не сказаться на настроении людей. А подступающий голод заставлял многих терять голову. И в довершение всех бед, сельджуки сумели-таки собрать огромную армию во главе с атабеком Кербогой и теперь уверенно продвигались к Антиохии.

– Они нас сомнут, – сказал дрогнувшим голосом Роберт Фландрский, и ответом ему было угрюмое молчание баронов, разом растерявших весь свой пыл.

– Сомнут, – согласился с графом Боэмунд Тарентский, – если мы не овладеем Антиохией.

Готфрид Бульонский засмеялся, но тут же оборвал свой смех под осуждающим взглядом папского легата.

– Воля ваша, бароны, – продолжал спокойно граф Тарентский, – но если мы в ближайшее время не предпримем штурм города, то я вынужден буду покинуть Сирию. У меня накопилось дома масса дел, требующих моего присутствия.

– Это шантаж, благородный Боэмунд, – взвизгнул граф Сен-Жилль. – Ты собираешься нас покинуть на виду у многочисленных врагов. Это трусость, чтобы не сказать – предательство.

– Если ты так храбр, благородный Раймунд, то почему отказываешься от штурма? – поднялся во весь свой немалый рост граф Тарентский. – Возьми город, Сен-Жилль, и я первым признаю тебя его правителем.

– А почему бы тебе, Боэмунд, не попробовать самому это сделать? – не остался в долгу граф Тулузский.

– Согласен, – неожиданно для всех произнес граф Тарентский. – Пусть будет по твоему, Раймунд. Кто первым войдет в город, тот и будет правителем Антиохии.

Глава 4. Поверженный город.

Слух о том, что Боэмунд Тарентский строит осадную башню, всколыхнул лагерь крестоносцев. Заволновались все – рыцари, сержанты, арбалетчики, простолюдины. Вожди похода, поначалу скептически взиравшие на суету нурманов, вынуждены были последовать примеру безумного сына Роберта Гвискара. Граф Сен-Жилль попытался убедить, если не крестоносцев, то хотя бы папского легата, в гибельности избранного пути, но, к сожалению, не встретил понимания. Епископ Адемар, который все это время был душой похода, вскинул на графа полные боли глаза и прошептал чуть слышно:

– Я хочу войти в город победителем, Раймунд, не лишай меня этой радости, быть может, последней в этой жизни.

– Мы погубим людей! – вскричал потрясенный его равнодушием Сен-Жилль.

– У нас нет другого выхода, граф, – с трудом выдохнул папский легат. – Либо мы возьмем город, либо сельджуки сбросят нас в море. Нам отступать некуда. В гавани не хватит судов, чтобы вывезти нас отсюда. Мы будем убивать друг друга, стоя по колено в воде. Неужели ты этого хочешь, Раймунд?

Граф Тулузский вышел из шатра Адемара де Пюи потрясенным до глубины души. Епископ умирал, жить ему оставалось всего несколько дней, вот почему он с такой легкостью согласился разделить безумие Боэмунда Тарентского. Благородный Раймунд готов был посочувствовать своему старому другу и наставнику в христианской вере, но как быть с тысячами, десятками тысяч людей, которые должны были пасть в этой обреченной на провал затее? Сен-Жилль бросил взгляд на высокие стены Антиохии и ужаснулся. Неужели Боэмунд всерьез рассчитывает взять на щит этот город?! Неужели он думает, что способен разрушить башни, простоявшие века? А может, граф Тарентский просто сговорился с атабеком Кербогой и теперь делает все, чтобы погубить христово воинство? С нурмана, пожалуй, станется.

Раймунд бросился за поддержкой к Готфриду Бульонскому, но тот лишь обреченно махнул рукой. В лагере лотарингцев не строили осадную башню, здесь готовили штурмовые лестницы, дабы лезть на стены во славу Христа. Безумие нурманов оказалось заразительным, это подтвердил Сен-Жиллю и граф Вермондуа. Впрочем, в отличие от Готфрида, почерневшего от дурных предчувствий, благородный Гуго был полон надежд. Он любезно выставил на стол кувшин вина и блюдо с поджаренной на вертеле птицей.

– Надеюсь, это не ворона? – спросил Раймунд, без большой охоты присаживаясь к столу.

– Всех ворон в окрестностях лагеря мы давно уже съели, – усмехнулся Вермондуа. – А этого гуся мне прислал шевалье де Лузарш. Глеб неплохо устроился в замке Ульбаш.

– Боюсь, что ненадолго, – вздохнул Сен-Жилль, беря с блюда жирную ножку. – По моим сведениям, сельджуки атабека Кербоги уже осадили Эдессу.

– Значит, время у нас еще есть, – легкомысленно отозвался Вермондуа, перемалывая зубами нежное птичье мясо.

– Время, чтобы умереть с честью под стенами Антиохии?

– А почему ты решил, что Боэмунд собирается умирать? – спросил Гуго, салютуя гостю кубком, наполненным до краев.

Раймунд, питавшийся последний месяц бараниной и кониной, с ответом не торопился. Вино, между прочим, тоже оказалось очень приличным, и он с удовольствием его смаковал. Вопрос, прозвучавший из уст Вермондуа, показался ему вполне разумным и заставил по-новому взглянуть на создавшуюся ситуацию.

– Так ты считаешь, что у нас есть шанс на победу?

– Про нас с тобой не скажу, благородный Раймунд, – усмехнулся Гуго, – но Боэмунд, похоже, знает, что делает. Я уже обещал ему поддержку людьми.

– Он что, подкупил сельджуков? – насторожился Сен-Жилль. – Но почему он нам ничего не сказал?

– Зато он вырвал у нас обещание, признать его правителем Антиохии в случае победы, – вздохнул Вермондуа. – Жаль, очень хороший город. И земли в Сирии плодородные.

– Я ему обещания не давал! – взъярился граф Тулузский.

– В таком случае, благородный Раймунд, тебе придется первым ворваться в город, дабы заслужить этот ценный во всех отношениях приз. Бароны не бросают слов на ветер.

Граф Тулузский был потрясен чужим коварством до глубины души. Сын Роберта Гвискара провел убеленного сединами зрелого мужа, словно глупого мальчишку. Благородный Раймунд угодил в расставленные графом Тарентским силки. Ведь это не кто иной, как он сам предложил Боэмунду взять город, и тот охотно поднял брошенную ему перчатку, превратив тем самым богоугодное дело в обычное соревнование между корыстолюбивыми мужами, жаждущими власти не только над Антиохией, но и над всей Сирией. Конечно, папский легат далеко не случайно поддержал Боэмунда. Наверняка граф Тарентский поделился с Адемаром де Пюи своими надеждами и расчетами. И, похоже, не только с ним. Иначе вряд ли осторожный Вермондуа с такой охотою стал ему помогать. Благородный Гуго жаждет своей доли добычи, так же как и другие вожди похода, и уж конечно все они поддержат человека, бросившего богатейший город к их ногам. А единственным проигравшим во всей этой сомнительной истории останется граф Сен-Жилль, на долю которого не останется ничего кроме издевательств и насмешек.