Омут
Шрифт:
Даже тогда, когда с нейдругой.
Даже тогда, когда контроль, на котором ты выстроил всю свою жизнь, вдруг ускользает на твоих же глазах.
32. Алёна
“Позвони”
Алёна в очередной раз проводит взглядом по одному единственному слову в смс-сообщении и вздыхает. Растерянно вертит телефон в руках, раздумывая, а затем убирает его обратно в карман куртки. Маме написала, тётю предупредила, что приедет к ней сама, а остальное… Нет. Не будет отвечать. Не сегодня. Не этим утром.
Отрадная поднимается с постели и подходит к зеркалу. В отражении на неё смотрит растрепанная со сна и уставшая после
Запутывать саму себя ты умеешь как никто другой, Алёна.
Сдавшись, девушка откидывает волосы за спину и отворачивается от зеркала. Хорошо, если можно было бы отвернуться так же от мыслей, что с того момента, как она открыла глаза шумным роем жужжат в голове. Тогда возможно и дышать бы стало легче. Хотя бы на минуту. Ей этого бы с лихвой хватило.
Отрадная забирает лежащую на кровати куртку и выходит из комнаты, где провела несколько часов, за которые успели высохнуть слёзы на щеках и согреться пальцы на руках после длительного времяпрепровождения на улице. Она так и не смогла вспомнить каким образом оказалась в том парке, где успела так сильно замёрзнуть и встретить Авдеева. Хотя именно это пыталась сделать, чтобы отвлечься, когда за спиной закрылась дверь гостевой комнаты, а шаги Кира в коридоре окончательно стихли. В тот момент стало невыносимо тихо и оглушительно громко одновременно. Тихо - потому что не могла заставить себя пройти вглубь комнаты и так и осталась стоять, прижавшись спиной к двери в темноте, почему-то задерживая дыхание. Громко - потому что время не лечит, не успокаивает и не подсказывает, как избавиться от этой боли, что не только тело пропитала, но и мысли с воспоминаниями. Их Алёнка старалась защитить даже от самой себя, потому что отчаянно боялась испортить или стереть из памяти детали, без которых дышать станет совсем невозможно. Она даже записывала некоторые из них в дневник в мягкой обложке ярко-розового цвета - последний подарок отца. Когда делилась ими с бумагой, то почерк менялся сам собой, и Отрадная превращалась в ребёнка с подрагивающими от переживаний пальцами и шрамами на теле. Писала письма на разноцветных страницах, которые никогда не будут отправлены, так как их адресат погиб на её глазах несколько лет назад. Вырывала из памяти любимые стихи, которые папа читал ей перед сном вместо сказки, и записывала их раз за разом, боясь забыть. Потому что они - это одно из немногого, что получалось произнести вслух, когда приходила на отцовскую могилу.
И тогда с губ срывалось:
А я все тебе не пишу, не пишу.
Так уж выходит.
День не пишу.
Два не пишу.
И месяц…*
Вместо:“Папа, я упала и не могу подняться”, что, не останавливаясь, крутилось в мыслях, когда глаза натыкались на высеченное на тёмном граните “Любимый отец, муж, брат”.
Девушка иногда задавалась вопросом, смогла бы она рассказать папе обо всём, что связывает её и Олега, если бы он был жив. Представляла себе, как она стоит перед отцом и произносит, захлёбываясь слезами:
Папа, я предала тебя.
Или, заламывая руки, едва слышно шепчет:
Папа, я ошиблась.
А в конце добавляет охрипшим голосом:
Папа, мне больно.
Ответ на этот вопрос находился сразу же, стоило только ей увидеть чёрно-белую фотографию на памятнике.
Не смогла бы, Отрадная.
Потому что ты слабая. У тебя душа изранена и следы, оставленные губами отчима, горят на коже. У тебя пропасть под ногами, в которую ты падаешь с открытыми глазами. И сердце не видит выхода. Лишь бьётся, притворяясь, словно оно всё ещё живое, но ты-то знаешь правду.
*Роберт Рождественский «А я все тебе не пишу, не пишу…»
33. Алёна
Алёна жмурится и проглатывает комок, вставший поперёк горла. Да, она знает правду. Она её чувствует. Это ощущение горчит на кончике языка и колется под рёбрами. И ей бы пора уже научиться не замечать её, словно всё так и должно быть, но когда она открывает глаза и видит перед собой замершего в растерянности Романова, то не может удержаться от судорожного вздоха.
– Алёнка, ты как? С тобой всё хорошо? Ты побледнела…
В голубых глазах Миши читается явное беспокойство, граничащее с испугом, и девушка заставляет себя растянуть уголки губ в улыбке.
– Доброе утро. Со мной всё нормально.
– Ты уверена?
– Романов подходит ближе и Алёне только спустя секунду удаётся разглядеть в его руках кухонное полотенце и телефон с включённым экраном.
– Да, уверена, - Отрадная отступает от стены, к которой прислонилась спиной, и запускает ладонь в волосы, убирая пряди назад.
– Не переживай за меня.
– Легко сказать, когда ты так выглядишь… Ладно, раз ты так говоришь, то поверю тебе на слово, но, если что, то скажи сразу, ладно?
– дождавшись от неё кивка, парень добродушно улыбается и меняет тему.
– Проходи на кухню. Я как раз кашу сварил. Манную. Будешь?
– Миша, я…
– Ты же не собираешься уходить, Отрадная? Не думай даже об этом. Не отпущу. Раз Кирюхи нет, значит, ты мне составишь компанию за завтраком. Возражений не принимаю.
Девушка молчит несколько секунд, пытаясь найти в себе силы отказаться, но, когда они, наконец, появляются, с губ почему-то срываются не те слова, которые она хотела произнести.
– А… Кир уже уехал?
Голос звучит неуверенно и тихо, но Романов слышит её вопрос с первого раза и хитро щурится, наблюдая за тем, как Алёна отводит взгляд в сторону и прячет руки за спиной, пытаясь скрыть неловкость.
– Ночью ещё… - протягивает Миша и не дожидаясь от неё реакции, будто невзначай продолжает.
– А что такое, Алён? Могу позвонить ему, если что нужно…
Девушка опускает голову вниз, скрывая румянец, появившийся на щеках, за завесой тёмных волос, и проговаривает:
– Нет, ничего. Не нужно никому звонить.
Романов ухмыляется, пожимая плечами, и идёт на кухню, мысленно наказав себе позже рассказать об этом моменте другу. Парень готов был поспорить на что угодно, что Киру эта информация понравится.
– Ладно, как скажешь, - Миша оглядывается, проверяя, идёт ли она за ним следом.
– Давай, садись завтракать, а потом, если захочешь уехать, то я вызову такси. Договорились?
– Хорошо, - со вздохом соглашается девушка и садится на отодвинутый одногруппником стул.
– Может, мне тебе помочь?
– Ещё чего!
– фыркает одногруппник, не спеша передвигаясь по кухне. – Ты всё-таки моя гостья.
– Незванная… - бормочет Отрадная себе под нос, сама, не замечая, сколько горечи слышится в её голосе.
– Алён, - неуверенно зовёт парень, обернувшись к ней с тарелкой и кружкой в руках.
– Это… В общем… Мне Кир рассказал вчера про твоего папу, - Миша ставит перед ней тарелку с завтраком и робко дотрагивается до плеча.
– Соболезную, Алёнка. Правда. Мне очень жаль…
Она замирает, чувствуя, как комок слёз перекрывает горло, и сцепляет пальцы в замок, лежащие на коленях. У Романова в небесно-голубых глазах читается искреннее сочувствие. У неё от этого взгляда сердце в груди сжимается и хочется зарыдать в голос, но она прикусывает нижнюю губу и кивает.