Омут

Жалкая неудачница возомнила себя смелой и открыла свой рот? Так пусть теперь готовится играть по-крупному и по Лилиным правилам. Следующий ход за Гордеевой.

Девушка ведёт плечами, стараясь расслабиться, но не успевает, потому что слышит за спиной хрипловатое:

– Кто пожалеет?

Лиля, резко обернувшись, встречается со взглядом Кира и тут же тонет в серо-зелёных глазах. Тонет так стремительно, что в следующую секунду не чувствует даже ног и держится прямо скорее машинально, чем осознанно.

Это же надо было так влюбиться.

Это же надо было так пропасть.

От него пахнет дымом и дождём, моросящим снаружи. От него мурашки бегут по коже, будто по приказу, а в груди, за рёбрами, беспокойно ворочается сердце. Такое неугомонное и уже давно ей непринадлежащее, что Лиля чувствует его только, когда Кир находится где-то поблизости.

– Я тебя искала, - выдыхает Гордеева и делает шаг вперёд, к нему, чтобы прижаться крепко-крепко, вплотную и губы в губы, но парень вопросительно приподнимает правую бровь и она в нерешительности останавливается на полпути.

– Зачем?

В голосе у Кира холод, а в глазах - её отражение. Искажённое, неправильное и пустое. Будто смотрел не на неё, а мимо. Будто думал о чём-то другом.

– Хотела спросить у тебя насчёт сегодняшнего вечера. Может, сходим куда-нибудь вместе?

Дыхание застревает в горле и последние слова Лиле даются с трудом. Гордая, неприступная, опасная с другими и неуверенная, робкая, забывающая обо всём - с ним.

Что ты со мной сделал, Кир?

Я же на тебе помешалась. Я же в тебя как в последний раз влюбилась.

– У меня дела.

Парень мажет по ней нечитаемым взглядом и запускает руки в карманы. Гордеева же мнёт в непослушных пальцах плотную ткань пиджака и кусает губы, пытаясь заставить себя замолчать, но отчаянный вопрос всё же вырывается из груди.

– А можно мне с тобой?

Она смотрит на него с плохо скрываемой надеждой, ждёт ответа и хоть какую-то эмоцию в свою честь, но получает лишь равнодушное, скупое и резкое:

– Нет.

Отказ разъедает в ней дыру. Небольшую, но достаточно болезненную. Лиля чувствует её между лопаток и чуть горбится, чтобы ослабить боль, но легче почему-то не становится.

– Я пошёл на пару, - бросает ей Кир, прежде чем уйти по тому же пути, что и Отрадная пару минут назад.

Девушка прикрывает глаза и молча кивает, борясь с желанием броситься следом, догнать и сделать всё, о чём грезила с их последней полноценной встречи не в стенах университета. В первую очередь вдохнуть запах его кожи, во вторую - прикоснуться, в третью - поцеловать, жарко и яростно. А дальше по поступательной. Так, как он любит. На грани грубости и с привкусом спиртного. До тёмных пятен перед глазами и сорванных связок.

Я позволю тебе всё, Кир.

Только никогда не отпускай меня.

Но Лиля остаётся стоять на месте, как верная псинка, которой отдали команду "ждать". Разве только хвостом не машет и не скулит, слушая, как в голове звенит надоедливый голос Отрадной.

А Авдеев в курсе, что он твой парень?

А на тебя он, значит, смотрит?

А ему на тебя, Лилечка, не наплевать?

3. Алёна

Чувство драмы внутри зашкаливает. За края выходит. От него дрожь по всему телу распространяется и очень сильно мёрзнут ладони. Но Алёна старается не обращать на это внимания и винит во всём прохладное утро с бессонницей. Рисует фигуры на запотевшем стекле машины, иногда отвлекаясь на что-то незначительное, например, на блёстки, которыми щедро усыпаны оба её браслета, обвивающие запястья, и прибавляет громкость музыки, не боясь повредить слух и заглушая то, как настойчиво душа просит вернуть ей лето. Не хочет она сентябрь. Не хочет дождя и тяжёлого влажного воздуха. Потому что и так постоянно задыхается, чувствуя, как нехватка кислорода спицами пронзает лёгкие.

– Олежа...
– улавливает девушка мамин голос, когда в наушниках так "вовремя" останавливается музыка.

Отрадную передёргивает. Она пытается быстро разблокировать телефон, чтобы заставить его воспроизвести следующую песню, но вместо этого слышит разговор, который ей слушать совсем необязательно и в то же время нужно для того, чтобы не отрываться от реальности. Поэтому девушка, так и не включив музыку, оставляет смартфон в покое и откидывается на мягкую спинку кожаного сидения. Стискивает ладони, лежащие на ногах, отчего коротко стриженные ногти пронзают кожу на коленях, оставляя за собой красные отметины, но она этого даже не замечает. Прикрывает глаза, считая про себя пульс, бьющийся в висках, и старается дышать… Хотя бы просто дышать.

– Олежик, любимый, я всё помню.

Мама улыбается. Отрадная понимает это по одной интонации, с которой та разговаривает. Она даже может за пару секунд воспроизвести выражение её лица в эту минуту. Голубые глаза, скрытые за стильными солнцезащитными очками, сверкают, излучая радость и удовольствие от возможности слышать голос супруга. Красные губы растягиваются в красивой белоснежной улыбке. Жена счастлива разговаривать со своим мужем. Всё верно. Всё правильно. Всё так, как и должно быть.

– Да, я приеду через сорок минут. Жди, родной.

У Алёны же при разговоре с ним, будто кто-то перекрывает подачу кислорода. Ей приходилось прилагать усилия, чтобы контролировать дыхание, тон и громкость голоса. Потому что одно неосторожное слово может сломать последнее, что у неё осталось.

– Олеженька, ты же знаешь, что я не против.

Знала бы только мама как сильно ему не нравятся то, как употребляют его имя в уменьшительно-ласкательном варианте. Олег не любит, когда к нему обращаются небрежно, без должного уважения. И он ненавидит, если она, Алёнка, начинает проявлять эмоции. Не переносит буквально. Требует контроля и осмотрительности. А она не может оставаться спокойной рядом с ним. Не может. Просто напросто не хватает сил. Ведь прекрасно знает, что она ему не нужна, что вселенной для него не является. Отрадная для него скорее недостаток. Лишнее. Неважное. Для неё это понимание, словно, солью по ранам на запястьях, которые на деле давно зажили, а по ощущениям, казалось, до сих пор кровоточили.

И нет, ей не хочется выть от жизненной несправедливости. Не хочется лезть на стенку от безысходности и обиды. Не хочется рвать на себе волосы, осознавая свою вину. Эти ощущения уже порядком притупились, оставив вместо себя лишь глухое раздражение и смирение, которое, наверное, было страшнее всего вышеперечисленного. Она, как и многие другие люди на планете, просыпается по будильнику, успев поспать не больше пяти часов. Здоровается со своим отражением в зеркале словами"доброе утро, дрянь".Смотрит на ставшие уже привычным явлением тёмные синяки под глазами, искусанные губы, выпирающие худые ключицы и тощие запястья, скрытые за объёмными браслетами. И понимает, что всё это заслужила.