Она уходит по-английски

Замужем - это значит всегда следовать за супругом. Не подчинять его себе и своей воле, а следовать и быть поддержкой, дополнять своей теплотой на непростом жизненном пути. Где в семье послушание, там истинная свобода и любовь, но, опять же, это только в том случае, если муж живет с Богом в душе.

Все перевернулось. Отсюда все беды. Семья есть малая церковь, и строительство ее начинается с венчания, с благословления, а не с постели, как сейчас зачастую. Понимаешь, когда муж с женой становятся одной плотью, то, занимаясь любовью, они уже не блудят, они единое целое. А когда нет целостности, то это блуд. Страсть, желание обладать красивым телом. Когда муж с женой становятся одной плотью, они уже не могут смотреть друг на друга, а смотрят только в одну сторону, как если бы у них были одни глаза на двоих.

– Сложно все это. Я вот тоже люблю или любил, уже и не пойму. Боль душу терзает, все внутри выжгло. Вот так жил ради человека, ради любви этой, а она взяла и утекла в канализационную щель, как вода во время дождя. И все. Нет ничего.

– Любовь не умирает и не исчезает никуда, сын мой, если она настоящая, от Бога, она как снег, сначала превращается в воду, а потом в пар. И уже в другом месте вновь дождем поливает землю, давая взойти новым росткам. В этом мире ничего не исчезает. Просто грехи в воздухе витают уже тысячи лет. Поэтому все сложнее и сложнее становится не подцепить эту заразу. Бог для нас, как глоток свежего и чистого воздуха, неизменного, вечного, но не все это понимают. Не все это приемлют.

– Как никогда не исчезнет след от ботинка на Луне....

– Что, сын мой? Луна? Луна, как и любое творение Господа, прекрасна. Вот мы все любим смотреть ночью на звезды и, конечно же, все знаем Большую Медведицу, Черпак, в простонародье.

– Ну да. Кто же его не знает.

– Так вот, если бы люди, сейчас живущие на планете, сложили бы свои вещи, накопленные непосильным трудом: машины, яхты, дома, квартиры, одежду, поместили бы это все в Черпак, встали еще и сами туда плечом к плечу, то не заполнили даже дна его. Потому что все, что мы копим целую жизнь, ничто по сравнению с творениями Господа. С его величием и разумом. А вот любовь Господа к нам способна заполнить и Черпак, и всю Вселенную, какая бы она ни была.

– Красиво все звучит. Хочется верить, но не получается, точнее, в глубине души я верю, что Бог есть и даже чувствую, но то ли маловерие меня подводит, то ли скептицизм.

– Вот видишь, ты уже говоришь про душу. Тебе нужно исповедоваться, Максим, обязательно и начать ходить в храм. Бог рядом с тобой, просто повернись к нему, и ты поймешь все. Он открывается постепенно, по мере духовного развития.

– Как я пойму? Когда?

– Максим, кати в палату, - позвала медсестра.

– Сейчас, - ответил я.

Попросив благословления отца Михаила, покатился аккуратно назад.

– Поймешь, Максим, не переживай, - сказал мне в спину батюшка.
– Просто верь, ходи в храм, и молись, чтобы Господь открыл тебе видение своих грехов. С этого начнется твой путь к смирению, кротости и любви.

В палате медсестра сказала, что сегодня вечером мне будут ставить кардиостимулятор.

– Папа должен будет прийти к десяти вечера, чтобы остаться со мной на ночь, - прикинул я.
– Сказали, что повезут в девять. Как бы ни уснуть там, на столе.

Меня смущала идея, что придется все-таки ставить кардиостимулятор. Что ритм так и не восстановился.

В девять подали каталку. Я разделся с помощью сестер, лег, и мы поехали. На улице уже стемнело. Небо было ясное, Черпак, как всегда, просил налить что-нибудь в себя, наверное, любовь, о которой говорил отец Михаил.

Я осторожно подышал носом, чтобы не обжечь легкие морозным воздухом. Сестры везли меня абы как. Видно было, что они за день устали, а тут вместо того, чтобы сходить в клизменную покурить, обсуждая свежие сплетни, надо было , тащиться по льду и холоду в другой корпус, а потом еще и назад везти. "Проклятая жизнь," - сказала одна из них.

В операционном блоке, играла тихая музыка, что-то в стиле джаза. Хирург, на лацкане формы я прочитал имя - Лев Анатольевич - в синем костюме и желтых специальных очках подошел ко мне, спросил пару дежурных фраз о самочувствии, рассказал о ходе операции и пожелал не бояться. Сказал, что дело отлаженное и быстрое.

То, как он управлял персоналом, как они по его командам бегали, суетились, подключая оборудование к моему телу, вселяло уверенность и надежность. Чувствовалось, что человек он слова. Я расслабился. Мне надели маску. Оказалось, что процедура установки не подразумевает общего наркоза, а лишь местный в плечо.

Через минут десять все приготовления были закончены. Монитор подвели, красящий раствор ввели по сосудам, укол новокаина сделан.

– Приступим, - сказал Лев Анатольевич, сделав глубокий разрез между плечом и грудью слева. Я ничего не почувствовал. Что-то там ковыряли, толкали, тянули. Потом он начал смотреть на монитор, нажимая внизу педали. Давал какие-то указания. Я понял, что один провод в желудочек сердца установить удалось, а вот второй в предсердие никак.

– Не лезет зараза, - сказал Лев Анатольевич.
– Что-то ты парень какой-то невезучий сегодня. Я пять водителей ритма поставил за сутки, а твой вот капризничает.

Я решил не отвечать, по причине кислородной маски.

– Коль, давай-ка еще раствору немного и включи другую проекцию.

И тут я резко почувствовал себя плохо. Датчики сразу сработали. Запищали.

– Пульс двести. Давление 150/100!

– Что такое случилось?
– недоуменно спросил Лев Анатольевич?
– Что с тобой, милый человек?

– Пульс 60. Давление 150/100.

– Э, друг. Ты чего это тут вздумал чудить? Статистику мне решил подпортить? Давай прекращай. Введите ему дигоксин и подключите допамин.

– Долго будет идти, Лев Анатольевич.

– Вводите.

Они ввели и подключили.

– Пульс 220!

– Что же он так прыгает? Может, утюгами дадим разряд?

– Утюгами...?
– задумчиво сказал Лев Анатольевич.
– Нет, нельзя. Не знаем мы, как себя поведет пересаженное сердце. Звонить нужно профессору.

– Наберите профессору!

Я лежал и понимал, что приходит мне, по-моему, конец. Сердце колотилось, как бешеное. Мушки бегали перед глазами. Меня вновь охватил животный ужас и страх, как представил, что сейчас утюгами разряд дадут.

– Так. Все успокоились. Лекарства ввели. Ввели. Всем наблюдать за датчиками.

Лев Анатольевич подбежал к чемодану. Открыл его. Положил какой-то сканер мне на плечо и начал щелкать по кнопкам.

– Давление и пульс!

– Пульс 140. Давление 160/90.

Он продолжал щелкать по кнопкам.

– Пульс?

– 80, Лев Анатольевич. Это как?

– Я на однокамерный режим перевел водитель и ввел мощность на максимум, чтобы навязать искусственный ритм.

Я сразу почувствовал себя хорошо, только холодный пот выдавал мое состояние.