ОНО

Отец привычно нагнулся и чмокнул девочку в лоб; застыл на момент в свойственном лишь ему одному стиле — слегка склонившись вперед, руки за исключением больших пальцев засунуты в карманы, взгляд ярко-синих глаз сверху вниз — грустный как у бассета [39] .

Позднее, когда Бев уже стала забывать Дерри, она каждодневно наблюдала множество различных типов мужчин — сидящих в автобусе, стоящих на углу сквера со своими ленчами, при ярком полуденном солнце или в закатных сумерках, на любой манер и вкус, — и сравнивала их с Томом, который так походил на ее отца, особенно когда снимал рубашку и, слегка нагнувшись (точь-в-точь как Эл Марш), брился перед зеркалом. Образец мужчины…

39

Порода собак.

— Ты меня иногда расстраиваешь, Бев, — произнес Эл ровным беззлобным тоном, погладив ее по голове.

«В ванной полно крови, папочка! — чуть не воскликнула она. — Разве ты не замечаешь? Она же повсюду! Даже на лампочке над раковиной! Неужели ты ничего не видишь?»

Она не сказала ни слова, позволив ему выйти и погасить за собой свет. Комната погрузилась во мрак. Дверь щелкнула, закрываясь… Беверли лежала с открытыми глазами без сна, и когда с работы пришла мать, и когда был выключен телевизор. Она слышала, как родители прошли к себе, как скрипела кровать во время их совокупления… Беверли уловила как-то обрывок разговора между школьницами, когда Грета Бови делилась с Салли Мюллер, утверждая, что боится полового акта как огня. («К концу они просто становятся сумасшедшими», — говорила Грета, а Салли воскликнула: «О боги, я никогда не позволю парню сделать такое!»). Если верить Грете, то матери должно быть очень больно; Бев слышала как мать вскрикнула раза два низким голосом, но не так, как кричат от боли… Темп полового акта (скрип кровати) все нарастал, становясь неимоверно высоким, и вдруг все прекратилось.

Установилась тишина, затем послышался негромкий разговор, после которого тапочки матери прошлепали в ванную. Бев задержала дыхание в ожидании безумного вопля…

Но его не последовало; лишь журчала вода в ванной; редкие всплески; затем раздалось характерное бульканье — мать открыла затычку. Теперь она, наверное, чистит зубы. Еще через некоторое время пружины в комнате родителей опять скрипнули: мать вернулась из ванной и легла спать.

Минут через пять раздался храп отца.

Черная звенящая тьма окутала Беверли, не давая дышать полной грудью. Она поймала себя на том, что боится повернуться на правый бок — излюбленная поза, в которой она засыпала, — из боязни встретиться взглядом с чем-то глядящим через окно в комнату. Потому она так и лежала на спине, уставившись в потолок — прямая как стержень, и прошло немало времени, прежде чем Беверли удалось забыться некрепким тревожным сном…

3

Обычно Беверли просыпалась от звонка будильника в комнате родителей. Надо было обладать крепкими нервами, чтобы выдержать его звон. Но вот отец нажимал кнопку, и она быстро одевалась, пока Эл занимал ванную. Перед зеркалом Бев задерживалась — оценить, насколько выросла за ночь ее грудь. Девочка обратила на это внимание прошлым летом. Началось с болезненных ощущений, которые вскоре прошли. Грудь была маленькой — как два весенних яблока, — но она была. Значит правда, что детство проходит, и она становится женщиной.

Девочка улыбнулась собственному отражению и взбила волосы на затылке, одновременно выпятив грудь. У нее вырвался самодовольный смешок… и вдруг молнией вспыхнул вчерашний кровавый кошмар в ванной. Смех оборвался.

Беверли бросила взгляд на свою руку и увидела синяк, образовавшийся за ночь — отталкивающее пятно между плечом и локтем.

В туалете слили воду.

Торопливо, не желая раздражать своим видом отца (даже просто попадаться ему на глаза), Беверли натянула майку и джинсы и юркнула в ванную. Отец столкнулся с ней в гостиной на пути в свою комнату — переодеться. Голубой пижамный гарнитур на нем свободно болтался. Отец что-то буркнул в ее адрес; она не разобрала.

— Хорошо, папа, — бросила она на всякий случай.

Перед дверью ванной она помедлила, подготавливаясь к тому, что могла увидеть. «Теперь-то, по крайней мере, день», — мелькнула спасительная мысль, немного приободрившая девочку. Не слишком, но слегка… Взявшись за ручку, она осторожно повернула ее и вошла внутрь…

4

Для Беверли утро оказалось напряженным. Ей пришлось готовить отцу завтрак: апельсиновый сок, яичницу-болтунью и тосты на его вкус (горячие, но не пережаренные). Эл сел за стол, отгородившись «Ньюс», и быстро проглотил завтрак.

— А где ветчина?

— Кончилась, папа. Еще вчера.

— Сделай гамбургер.

— Остался лишь маленький кусочек, и…

Газета зашуршала и с треском сложилась. Синие глаза буравили Бев.

— Что ты сказала? — невыразительно спросил Эл.

— То что есть, папа.

Еще секунду он смотрел на дочь, затем газета угрожающе поднялась в воздух, и… Беверли заспешила к холодильнику готовить мясо.

Она приготовила ему гамбургер из маленького кусочка, постаравшись придать ему вид полноценного. Отец умял его, читая спортивную полосу, а Бев тем временем собрала ему ленч — пару сэндвичей с джемом, кусок кекса, принесенного матерью из ресторана ночью, и термос с горячим кофе, щедро насыпав туда сахару.

— Скажи матери, чтоб убралась в квартире, — наказывал отец, собирая ленч. — Здесь, черт побери, как в свинарнике! Я целыми днями убираюсь в больнице и не хочу проводить свободные часы в грязи. Ты поняла, Бев?

— Хорошо, папа, я скажу.

Эл слегка прижал девочку к себе, чмокнул в щеку и вышел. Беверли по привычке проводила его взглядом через окошко. И столь же привычно вздохнула с облегчением, когда отец скрылся за углом… ненавидя себя за это.

Помыв посуду, она решила дочитать книжку — оставалось несколько страниц. Из соседнего здания проковылял длинноволосый блондин Ларс Терамениус. Беверли отметила свежевымытый грузовик и свежие заплаты на его коленях. Тут ее позвала мать.

Они перестелили постели, вымыли полы и натерли линолеум в кухне. Мать взяла на себя уборку ванной, за что Бев была ей бесконечно признательна. У Эльфриды Марш, невысокой седеющей женщины, было неприветливое лицо, на которое наложили определенный отпечаток извечные женские заботы. Лицо говорило, что этот груз нелегок, но его обладательница втянулась и, видимо, обречена тащить лямку.

— Помоешь окна в гостиной, Бевви? — поинтересовалась Эльфрида, возвращаясь в кухню. Она уже переоделась в форму официантки. — Мне надо съездить в Бангор к Шерил Таррент. Она вчера сломала ногу.

— Хорошо, мама. А что случилось с миссис Таррент? Она поскользнулась или что? — Шерил Таррент была сменщицей Эльфриды в ресторане.

— Они с мужем попали в аварию, — хмуро ответила мать. — Он был пьян. Благодари Бога, Бевви, что отец не пьет.

— Да, мама. — Беверли и так благодарила.

— Она наверняка потеряет место, да и он не удержится, — в голосе Эльфриды упрочились мрачные нотки. — Им придется ехать в графство.

Это было худшее, что могла представить себе Эльфрида Марш. Потерять ребенка или болеть раком в сравнении с этим было чепухой. Можно жить бедно, можно всю жизнь «перебиваться» — так она это называла. Но самое ужасное — это «ехать в графство» — то есть жить на пособие. А именно это грозило теперь Шерил Таррент.

— Вымоешь окна, выльешь грязную воду и можешь катиться на все четыре стороны. Отец вечером пойдет в кегельбан — значит, можешь ему не готовить ужин. Но вернешься засветло — знаешь, почему.

— Окэй, мам.

— Боже мой, как ты выросла. — Эльфрида оделила вниманием маленькие холмики под майкой. Во взгляде матери сквозила любовь, но без умиления. — Не знаю, что я буду делать, когда ты выйдешь замуж и уедешь отсюда.

— А я останусь здесь навсегда, — улыбнулась Бев.

Мать крепко обняла и поцеловала сухими губами девочку в уголок рта.