ОНО

Струя крови фонтаном хлынула из решетки на зеркало и обои. Беверли, тонко пискнув, отпрянула. Пятясь, она нащупала задвижку, открыла дверь и со стуком захлопнула ее за собой, со всех ног бросившись в гостиную. Отец привстал в кресле.

— Какого дьявола тебя носит? — взревел он, грозно нахмурившись. Этим вечером они остались вдвоем: мать работала в ночь в самом престижном ресторане Дерри — «Гринз Фарм».

— Ванная! — выкрикнула Бев на бегу. — Папа, в ванной!..

— И что там, в ванной? Кто-то подглядывал за тобой? — Его рука поймала кисть Беверли и больно сжала ее. Выражение лица не предвещало ничего хорошего.

— Нет… решетка… в ванной… там. — Беверли уже не могла сдерживать слезы испуга, душившие ее. Сердце отчаянно колотилось.

Эл Марш, оттолкнув девочку, встал с недовольной миной («Что еще за дьявольщина?») и пошел в ванную. Он долго не выходил оттуда, лишь усугубив страхи Бев.

Вдруг он рявкнул:

— Беверли! Поди-ка сюда!

Она не спрашивала зачем, если бы они стояли вдвоем на краю обрыва и он приказал бы ей шагнуть вперед, она сделала бы этот шаг секундой раньше по привычке слушаться отца, нежели инстинкт самосохранения подсказал бы ей обратное.

Дверь ванной была открыта; рядом с ней стоял отец — грузный мужчина, сохранивший медно-рыжий оттенок волос (такие же были у Беверли). Он еще не снял свою серую униформу (уборщика в клинике Дерри) и буравил тяжелым взглядом подходившую дочь. Эл не пил, не курил и не волочился за юбками. «Мои женщины — дома, — любил повторять он, при этом то ли улыбаясь, то ли ухмыляясь загадочно. Эта неясная полуулыбка пробегала по его лицу как тень от облака по полю на склоне холма. — Они заботятся обо мне, а когда надо — и я о них».

— Валяй объясняй, что за номера ты откалываешь!

Беверли подошла; в горле у нее пересохло и вновь участился пульс. Подкатывала тошнота. На зеркале виднелись кровавые подтеки, уже начинавшие подсыхать. Пятна крови оказались и на раковине. Беверли ощущала присутствие крови под сорокаваттной лампой. Кровь стекала по раковине на линолеум.

— Папочка… — только и смогла пискнуть она.

Эл отвернулся вымыть руки, по-прежнему недовольный.

— Ради Бога, дочь, объясни, в чем дело. Скажи толком, что происходит.

Он намыливал руки, а Бев мерещилась кровь, капавшая на его куртку; когда он случайно дотронулся до зеркала, кровь оказалась у него на лбу. Бев судорожно сглотнула…

Отец выключил воду, взял полотенце, на котором тоже оказалась кровь из решетки, и вытер руки. Бев с ужасом глядела, как отец растирает кровь по ладоням и кистям. Следы крови оказались даже под ногтями.

— Ну? Я жду, — поторапливал ее Эл, вешая полотенце на крючок.

Кровь… всюду кровь… и отец не видит.

— Папа… — она не знала, что сказать, но отец прервал ее.

— Меня беспокоит, — начал Эл Марш, — что ты совершенно не взрослеешь, Беверли. Ты вертишь хвостом, дома не бываешь, хозяйство не ведешь, готовить не умеешь, шить — тоже. Вместо этого ты либо носишься черт-те где, либо уткнешься в книжку, а потом жалуешься на мигрень. Меня это беспокоит.

Его рука вдруг резко опустилась на бедро девочки. Бев вскрикнула, умоляюще посмотрев на отца. Тонкая струйка крови сбегала с его правой брови. «Не смотри туда, иначе сойдешь с ума», — твердила она про себя.

— Меня это сильно тревожит, — повторил он, ударив ее посильнее — на этот раз в предплечье. «Завтра будет синяк», — мысленно вздохнула Бев.

— Очень сильно тревожит, — ткнул он дочь в живот, сбив девушке дыхание. У Беверли опять потекли слезы. Отец бесстрастно наблюдал, засунув окровавленные руки в карманы.

— Пора бы повзрослеть, Беверли, — сказал он внезапно подобревшим голосом. — Ты согласна?

Она кивнула. Ее трясло мелкой дрожью. Беверли пыталась задавить в себе крик, рвущийся наружу, потому что знала: стоит ей зарыдать в голос, и отец всерьез примется за ее «воспитание». Эл Марш всю жизнь прожил в Дерри и любил говорить, что его «здесь и похоронят — когда мне стукнет лет эдак сто десять». «Почему бы мне и не дожить до этого возраста? — делился он с парикмахером Роджером Орлеттом, делавшим ему ежемесячную стрижку. — Я веду трезвый и размеренный образ жизни».

— Ну, рассказывай, — потребовал он, — да побыстрей.

— Там был… — во рту Беверли было сухо как в пустыне. — Там был паук. Огромный, жирный паук. Он… он вылез из решетки и… и наверное уполз обратно.

— О! — отец улыбнулся, вполне удовлетворенный. — Только и всего? Дьявол! Скажи ты мне это раньше, Бев, и я бы тебя и пальцем не тронул. Все девчонки боятся пауков. Черт побери, почему ты раньше не сказала?

Он нагнулся над раковиной, и девушка закусила губу, боясь, что закричит, предупреждая отца об опасности… А какой-то голос из глубины сознания — не ее внутренний, а совершенно посторонний, может, самого дьявола, — нашептывал в ухо: «Пусть, пусть ОНО схватит его. Пусть его утащит в водосток. К едрене-фене».

Она, ужаснувшись, зажала уши. Прислушиваться к этому голосу было равносильно тихому помешательству.

Эл заглянул в глазок стока. Его руки сомкнулись на окровавленных краях ванны. Беверли опять почувствовала, как подкатывает тошнота. Живот ныл в месте тычка отца.

— Ничего не видно, — разогнулся отец. — Эти старые дома… У них такие стоки — Бог знает что пролезет… Когда мы дежурили в средней школе, частенько вылавливали из туалетов крыс. Девчонки их страшно боялись. — Эл усмехнулся, видимо, вспомнив детские годы. — Но тогда вода была высокая. Когда соорудили новую систему канализации, живности в стоках поубавилось.

Он обнял дочь.

— Ну ладно. Иди ложись и не думай больше об этом. Хорошо?

Беверли охватило теплое чувство к отцу. «Я никогда не подниму на тебя руку без причины, Беверли», — сказал он однажды, когда она заикнулась о несправедливости наказания. Наверное, он по-своему прав. Бывали дни, когда он проводил с Бев все свободное время, помогая ей по дому или гуляя с ней по городу, рассказывая что-нибудь из своей жизни. Ей бывало так легко и радостно; больше того, Беверли готова была жизнь отдать за отца. Она любила его и пыталась если не понять, то по крайней мере оправдать его позицию. «Дочерей, — говорил Эл Марш, — надо поправлять чаще, чем сыновей». Однако сыновей у него не было, и Бев ощущала даже некоторое неудобство — будто родилась по ошибке.

— Хорошо, папа. Не буду.

Он проводил ее в спальню. Плечо Беверли ныло. Она закрыла глаза и представила: раковина, зеркало, обои, пол — все в брызгах и пятнах крови. Полотенце, которым вытирался отец, — тоже в кровавых пятнах. Мелькнуло: «Как же я теперь смогу зайти в ванную? Боже правый, прости, если я в мыслях ругала отца, накажи меня, если я заслужила, нашли на меня болезнь — как ту, что я перенесла зимой, но ради всего святого, сделай так, чтобы с утра в ванной не было этой крови. Пожалуйста, Боже!»