ОНО

— Билл, не надо, — вырвалось у Одры. В правой руке она держала зажигалку, а левой обхватила запястье — наподобие полисмена с револьвером наизготовку. — Шрамы не проходят. Либо они есть, либо их нет.

— Ты хочешь сказать, что видела их прежде?

— Просто они были едва заметными, — резче, чем намеревалась, сказала Одра.

— Мы все были в крови, — продолжал Билл, — и стояли в воде неподалеку от того места, где Эдди Каспбрак, Бен Хэнском и я строили в то лето плотину…

— А ведь об архитекторе ты не упоминал, — упрекнула его жена.

— А что, ты знаешь архитектора с таким именем?

— Бог мой, Билл, он же построил новый корпус Би-Би-Си! Ведь до сих пор обсуждают, что это — новая эра в архитектуре или извращение.

— Ну, значит, я просто не в курсе, тот ли это парень. Впрочем, вполне может быть. Бен, каким я его помню, отлично в этом разбирался… Мы стояли там, и я держал одной рукой Беверли Марш, другой — Ричи Тозье. Выйдя из воды, мы сильно напоминали сборище южан-баптистов, особенно на фоне водонапорной башни Дерри — в белом, как одеяния архангелов. И мы поклялись, что если ЭТО вновь случится, то… мы вернемся. И вновь схлестнемся с НИМ. И положим этому конец. Навсегда.

— Конец ЧЕМУ? — вскричала она, неожиданно разозлившись. — ЧЕМУ конец? Что за чепуху ты морозишь?

— Ты можешь не п-п-прерывать… — начал было Билл. Лицо его исказила гримаса, и он смолк, будто ошеломленный чем-то ужасным, что только теперь потрясло его. — Дай мне сигарету.

Одра протянула ему пачку. Он закурил. Одра ни разу не видела его курящим.

— Я сильно заикался.

— Ты заикался?

— Да. Прежде. Ты говорила, что среди твоих лос-анджелесских знакомых я единственный разговариваю медленно. Все как раз наоборот — я не смею говорить быстро. Это не раздумчивость. Не неторопливость. И не мудрость. Все заики с восстановленной речью говорят медленно. Это одна из хитростей, которыми мне пришлось овладеть. Вот, например, нас приучали думать перед тем, как представляться, о своем среднем имени, поскольку у заик меньше проблем с именами собственными, нежели с нарицательными, и единственное слово в словаре, дающее стопроцентную уверенность, — их первое имя.

— Заика… — Одра улыбнулась — легко, будто Билл рассказывал анекдот, в котором она упустила изюминку.

— До момента смерти Джорджа я заикался умереннее, — сказал Билл, отметив про себя, что началось дублирование слов в сознании, как если бы они были бесконечно мало отделены во времени; он выговаривал их гладко, в обычном неторопливом и размеренном ритме, но в сознании «Джорджи» и «умеренно» искажались до «Дж-дж-джорджи» и «у-умеренно».

— Были действительно тяжелые случаи, когда меня вызывали отвечать урок, особенно если я отлично знал и хотел дать правильный ответ. Я не мог. Но когда Джорджи погиб, заикание усилилось. Правда, к четырнадцати-пятнадцати годам дело пошло лучше. Я ездил в Портленд к отличному логопеду. Она — ее звали миссис Томас — и научила меня многим хитростям типа думать о своем среднем имени, когда представляешься. «Хай, меня зовут Билл Денборо». Она научила меня переключаться на французский, когда возникают затруднения со словом. Представь себе меня, пытающегося сказать «эт-т-т-т-а к-к-к-к…» и чувствующего себя величайшей задницей в мире. Но вот переключился на французский, и «ce livre» буквально слетает с языка. Постоянные тренировки. Говоришь по-французски, потом возвращаешься к английскому и произносишь «эта книга» без проблем. А если тебя беспокоит буква «S», произносишь слово, заменяя ее межзубным «th». Никакого заикания…

…Все это помогало, но более всего — что я начисто забыл Дерри и все, что с ним связано. Заикался лишь, когда происходило что-то, возвращавшее меня в прошлое. Мы уже жили в Портленде. Мне не удавалось сразу освободиться от прошлого, но теперь, задним числом, я припоминаю, что это длилось недолго. Может быть, месяца четыре. Заикание и воспоминания о Дерри исчезли одновременно. Будто кто-то неведомый вытер все это в памяти как уравнения с доски.

Билл допил остатки сока.

— Впервые за двадцать один год это произошло несколько минут назад, когда я заикнулся на слове «прерывать».

Билл взглянул на жену.

— Сначала шрамы, потом заикание. Т-ты с-слышишь?

— Ты нарочно! — воскликнула она в испуге.

— Нет. Я думаю, просто нет способа убедить тебя в том, что я говорю правду. Это забавно, Одра. Мистика какая-то. Честное слово, даже не сознаешь, как это происходит. Но… ты слышишь, как будто произносишь про себя перед тем, как сказать вслух. И будто бы какая-то часть твоего сознания работает с постоянным опережением. Ты помнишь детские игры 50-х годов — в автогонщиков или пилотов, — когда произносимое передним секундой п-позже дублируется з-задним.

Он встал и принялся безостановочно кружить по комнате. Вид у Билла был усталый, и Одра с беспокойством подумала о том, как тяжело ему пришлось в последние тринадцать лет: трудиться в поте лица и сохранять при этом выдержку. Она поймала себя на недостойной мысли и попыталась прогнать ее, но это оказалось ей не под силу. А что если Биллу звонил Ральф Фостер, приглашавший заняться армрестлингом или сыграть в трик-трак? Или Фредди Файерстон, продюсер «Мансарды», хотел кое-что обсудить с ним за рюмкой виски? А может, это вообще звонок от докторши — неверной жены из соседнего переулка?

Куда только могут завести эти мысли!

Ведь если так, то дело «Майка Хэнлона — Дерри» представляется сущим бредом. Галлюцинацией на почве нервного расстройства.

…Но эти шрамы, как объяснить их происхождение? Он прав. Их не было.

…И они появились. Он прав.

— Скажи мне наконец, — нетерпеливо потребовала она, — кто убил Джорджа? Что вы с остальными делали? В чем клялись?

Он подошел к ней, наклонился, изображая старомодного влюбленного, просящего руки, и взял ее руки в свои.

— Я думаю, что могу сказать тебе, — проникновенно начал он. — Пожалуй, в этом есть необходимость. Большую часть мне не вспомнить даже теперь, но может быть, кое-что всплывет в процессе… У меня такое ощущение, что эти воспоминания… ждут своего часа. Они подобны облакам, наполненным влагой. Но только дождь из них принесет грязь. И выросшее под ним окажется чудовищем. Вполне возможно, что мне и другим придется с ним столкнуться.

— Другие знают?

— Майк сказал, что обзвонил всех. Он полагал, что все приедут… может быть, кроме Стэна. Он сказал, что Стэн странно отреагировал.

— Здесь все странно. И мне кажется, ты сгущаешь краски, Билл.

— Прости, дорогая. — Он поцеловал Одру. Промелькнуло ощущение, что ее целует посторонний. Она вдруг ощутила приступ ненависти к этому незнакомцу Майку Хэнлону. — Я должен многое тебе объяснить. Это лучше, чем ползать впотьмах. Думаю, остальные поступят так же. Но я должен ехать. Да и Стэн, пожалуй, приедет, каким бы странным он ни показался Хэнлону. И я просто не могу представить себе, что меня там не будет.

— Из-за брата?