ОНО
Шрифт:
Он тоже улыбнулся — из вежливости.
— Ну вот, значит, вожусь я по привычке как-то ночью с тарелками в мойке, — а дело было в осень 1958, — смотрю, а они обратно там поселились. Жена-то уже спала там наверху. Бетти была у нас единственной, Бог дал красивую девку, и, значит, опосля как ее убили, жена все больше спала. Ну ладно, включил я воду. И вот знаешь, такой звук, когда мыльная вода стекает — сосущий вроде. Ну я вроде внимания-то не обращаю, мне бы помыть побыстрей да наколоть пойти лучины в сарай. А как звук-то кончился, мне помстилось, будто там дочка моя. Слышу: Бетти вроде в тех трубах. Смеется… Где-то внизу, в темноте смеется. А то вдруг как плачет. Или и то, и то… Вот, значит, что было. А может, примерещилось. Только уж больно похоже…
Мы
— Ждешь, что еще чего скажу? — поинтересовался старик, которому в 1957 должно было быть около сорока пяти и которому Бог дал единственную дочь по имени Бетти Рипсом. Бетти нашли в конце Джексон-стрит после Рождества, замерзшую, с широкими зияющими ранами на теле.
— Нет. Думаю, что у вас все, мистер Рипсом.
— Верно, однако, — заметил немного удивленный старик. — Я вижу у тебя по лицу.
Мне показалось, что он хотел что-то добавить, но позади нас раздался призывный гудок подъехавшего на заправку автомобиля. Увлеченные беседой, мы аж подпрыгнули, а я вдобавок слабо ойкнул. Рипсом поднялся и пошел обслуживать клиента, вытирая на ходу руки куском ветоши. Когда он, вернувшись, взглянул на меня, я ощутил себя грязным попрошайкой, обходящим поочередно всех в квартале. Я попрощался и вышел.
Баддинджер и Айвз сходились еще в одном: в Дерри была нездоровая обстановка; она никогда не была здоровой.
В последний раз я навестил Альберта Карсона за месяц до его смерти. Горло его было совсем никуда: он мог говорить лишь слабым свистящим шепотом.
— Все еще не бросил писать историю Дерри, Хэнлон?
— Тешу себя надеждой, — туманно выразился я, хотя мы наверняка оба понимали, что я вовсе не собирался писать историю города.
— Это отняло бы у тебя лет двадцать, — прошептал он, — и никто не стал бы читать ее. Ни один не захотел бы прочесть. Оставь это, Хэнлон. — Помедлив, он добавил: — Тебе должно быть известно, что Баддинджер покончил жизнь самоубийством.
Конечно, я знал об этом — только потому, что старательно прислушивался к тому, что мне рассказывали. Статья в «Ньюс» упоминала о случае эпилептического припадка. Но верным в ней было лишь, что он упал. И газета совершенно обошла вниманием факт, что упал он, оттолкнувшись от стульчика в клозете, а на шее при этом у него была петля.
— Вы знаете о цикличности? — задав вопрос, я напряженно всматривался в лицо старика, стараясь почувствовать реакцию.
— О да, — прошептал Карсон, — я знаю. Каждые двадцать шесть — двадцать семь лет. Баддинджер тоже знал. И все старожилы знают, но это — единственное, о чем они будут молчать, даже напившись в стельку. Брось это, Хэнлон.
Он протянул по-птичьи скрюченную руку, положил мне на запястье, и я почти зримо представил, как разрастается и терзает его тело болезнь, съедая клетку за клеткой все оставшееся живым; дни Альберта Карсона были сочтены.
— Майкл, ты навлечешь на себя беду. Ты же догадываешься, должен догадываться, что можешь оказаться их жертвой здесь, в Дерри. Брось это. Оставь.
— Я не имею права.
— Тогда берегись, — на лице старика вдруг появилось испуганное выражение — как у ребенка. — Берегись.
Дерри.
Моя родина. Названная в честь графства в Ирландии.
Дерри.
Я родился здесь, в окружной больнице Дерри, закончил здесь начальную школу, затем среднюю школу на 9-й улице. И в университет я пошел «по соседству» — в Мэнский, а окончив его, вернулся — в публичную библиотеку Дерри. Я маленький житель маленького городка, один из миллионов.
Но…
Но:
В 1851 бригада лесозаготовителей обнаружила останки другой бригады, зимовавшей в верховьях Кендаскейга — в районе, который дети до сих пор называют Барренс. У девяти найденных тел не хватало
отдельных частей. Головы… руки… ступни или двух… в стену кабины лесовоза был буквально вбит мужской член.Но:
В 1851 Джон Марксон отравил всю свою семью и затем, сев посреди импровизированного круга из трупов, сожрал остатки бледных поганок. Агония была мучительной. Городской констебль, нашедший его, написал в отчете, что поначалу ему показалось, что труп «усмехается». Он отметил это как «страшный белый оскал Марксона». Оскал во весь рот отравителя. Марксон продолжал пожирать грибы, несмотря на судороги и мучительные спазмы, сотрясавшие его тело…
Но:
В воскресенье на Пасху 1906 года владельцы сталелитейных заводов Китченера, на месте которых сегодня стоит «Молот Дерри», организовали для «законопослушных детей Дерри» так называемую «охоту за пасхальными яйцами». Охота проводилась в огромном цеху предприятия. Опасные участки были перекрыты, и волонтеры из заводского персонала в целях безопасности выступали в роли караульных: мало ли кто из детей просто из любопытства мог попытаться проникнуть за ограждение. Пять сотен пасхальных яиц из шоколада с забавными ленточками были разбросаны по всей территории. По свидетельству Баддинджера, на каждого ребенка приходилось по крайней мере по одному. Дети прыгали, толкались, кричали от восторга среди воскресной заводской тишины, находя яйца под громадными самосвальными баками, под столами чертежников, между зубьями шестеренок, внутри форм на втором этаже (на старых фотографиях они выглядели как формочки для кексов с кухни гиганта). Три поколения Китченеров взирали на детские шалости, чтоб в конце охоты раздать призы. Окончание было намечено на четыре часа, будут ли к тому сроку найдены все яйца или нет. На самом деле все закончилось на 45 минут раньше, в четверть четвертого. Предприятие потряс взрыв колоссальной силы. 72 человека лишились жизни еще до захода солнца. Всего же катастрофа унесла 102 жизни, причем 88 из них оказались детьми. В следующую среду, когда город еще не вполне оправился от потрясения, вызванного недавней трагедией, женщина, работавшая в своем саду, обнаружила под яблоней голову девятилетнего Роберта Дохэя. На зубах мальчика сохранялись остатки шоколада, волосы были испачканы в крови. Дохэй оказался последней опознанной жертвой. Восьми детей и одного взрослого так и не досчитались. Это была самая ужасная трагедия в истории города, ужаснее, чем пожар на «Черном Пятне» в 1930, и совершенно необъяснимая. Все четыре котла были не то что не загружены, а просто обесточены.
Но:
Число убийств в Дерри в шесть раз выше, нежели в любом другом городе подобных размеров для штатов Новой Англии. Предварительные данные показались мне столь невероятными, что я даже прибег к помощи местного статистика-любителя из средней школы, все свое свободное время проводившего в библиотеке. Он копнул глубже, используя архивы, добавил еще дюжину малых городов «для пущей убедительности» и выдал на компьютере графу, где Дерри вылезал как больной палец. «Люди здесь получаются уж больно вспыльчивыми, мистер Хэнлон», — был его комментарий. Я смолчал. Если б мог, я сказал бы ему, что кое-кто в Дерри действительно обладает вспыльчивым и неуживчивым характером.
В городе постоянно исчезают дети, необъяснимо и бесследно — от 40 до 60 в год. В основном подростки. Их считают сбежавшими. Отчасти это можно допустить.
Но в течение «циклов», с временным ограничением которых согласился Карсон, уровень пропавших без вести детей резко возрастал. К примеру, в 1930 — году, когда сгорело «Черное Пятно», — было зарегистрировано 170 пропавших детей, и надо думать, что это только официальные данные. «Ничего удивительного, — поделился со мной шеф полицейского управления Дерри, когда я показал ему эти данные. — Это был период депрессии. Большинству из них, наверное, просто надоела картофельная похлебка и полуголодное существование, и они отправились бродяжничать в поисках лучшей доли».